 |
 |
 |
 |
 |
 |  ИКОНА И ИКОНИЧНОСТЬ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ ПРЕПОДОБНОГО АНДРЕЯ РУБЛЕВА |
| |||||
|
Дипломная работа студента 5 курса Белгородской Православной Духовной семинарии с миссионерской направленностью Борзилова А. А.
(публикуется в сокращении)
Тысячу лет назад Русская земля прикосновением Святого Духа обновилась и освятилась. Благодатное семя Христова учения, пав на добрую почву, возросло и принесло щедрые плоды. Вера православная духовно преобразовала всё наше историческое бытие: землю, культуру, общественный строй и уклад народной жизни. Смысл существования русского человека выразился в искании Правды Божьей, устремлении к Горней Красоте, хранении Вечной Истины и обретении Вечной Любви. Земля наша искони называлась Святой Русью, Домом Пресвятой Богородицы, Державой Богохранимой и Богоспасаемой. Помним ли мы об этом? Знаем ли заветы, обычаи и святыни своего народа? Слышим ли голос родной старины?
Россия - уникальная страна, оставившая миру не имеющий аналогов пример тысячелетнего всенародного устремления к Господней истине. Причём русскому человеку мало было обрести свет этой истины для одного себя - душа обязательно звала к тому, чтобы донести его до всех тех, кто оставался во мраке неведения.
Так появился великий "светильник", зажжённый нечеловеческой рукой, свет которого не истощался никогда. Он горел и горит и не перестанет гореть, но пламя его не неподвижно, оно горит то ровным светом, то почти невидимо, то разгорается и превращается в нестерпимый свет. Этот "светильник" - русская икона.
Так же как православие стало национальной особенностью, основой духовной жизни народа, икона в Русской Православной Церкви - одна из её догматических основ, неотъемлемая часть русской народной традиции.
Икона... В чём же смысл этого феномена? Почему так не похож её мир на то, что мы видим вокруг? Почему так отличаются произведения древнерусских иконописцев от столь знакомых нам образов послевозрожденческого искусства? В чём особенность иконописи? Может быть, это следствие неразвитости и неумения древнерусского художника, не знавшего закона перспективы, светотени, анатомии и поэтому создававшего красочные "примитивы", подобные тем, что рисуют наши дети? А может быть, это мы неправильно видим окружающий нас мир и, подобно людям с искажённым зрением, не можем воспринять его таким, каков он есть на самом деле? А возможно, мир изображённый на иконе, - это вообще не тот мир, который нас окружает, а какой-то другой, недоступный нам, но увиденный и запечатлённый на доске в духовном подвиге древним иконописцем? Как разрешить сомнение, как найти ответ на вопросы, мучащие современного почитателя древнерусского творчества?
В VII веке в Византии возникла ересь иконоборцев, получили распространение споры о почитании икон. Седьмой Вселенский собор в 787 году утвердил на все времена иконопочитание. Однако проблема церковного творчества, творчества вообще, - один их "вечных" вопросов, который будет существовать, пока существует Церковь, так как творчество рождается из глубин духовной жизни.
Утвердив иконопочитание на основе христологии, Церковь тем самым дала в принципе и определение значения и места творчества для личности и общества. Именно из иконоборчества вытекает отрицание творчества вообще. "Не следует ли, по их безумному мнению, бросить всякое знание и художество, дарованное Богом, как ради славы Его, так и согласно условиям нашей жизни?" - говорится в Деяниях Седьмого Вселенского собора. Иными словами, всякое творчество, даже не направленное непосредственно на прославление Творца, даровано Богом и оправдывается, в конечном счёте, Боговоплощением. Согласно формулировке собора, сила творчества в его связи с духовной жизнью, святостю многоступенчата, существует иерархия видов творчества. Но только святость раскрывает в человеке все его творческие силы во всей полноте и красоте, сообщая им истинное направление - к славе Божией - и подлинную мощь. Человек, образ и подобие Творца, получает власть, по утверждению Седьмого Вселенского собора, "отпечатлеть" в материи Первообраз, запечатлеть её образом Истинного Человека - Нового Адама. Это свидетельство восстановления утраченной в грехопадении власти над миром, которую Бог даровал Адаму (Быт. 1, 28) и которая, в силу искупления, вновь дана уверовавшим. Это - символ того сотворчества Бога и человека, которое отныне осуществляется в Церкви Христовой и является залогом благодатного преображения неба и земли, всего мира во Втором, Славном Пришествии Христовом, прообразом нового, ныне непредставимого положения спасённого человека и человечества в этом преображённом мироздании. Соединяя знак и образ, символ и реальность, канон и творчество, икона вбирает в себя все основные богословские проблемы.
После того, как учение об иконопочитании было обосновано, сформулировано в творениях святых Иоанна Дамаскина, Феодора Студита, Никифора, патриарха Константинопольского, и принято Церковью на Седьмом Вселенском соборе, его непосредственное проведение в жизнь потребовало уточнения приёмов и методов выражения для того, чтобы создаваемые иконописцами образы наиболее близко и полно отображали Первообразное. Необходимо было выработать стиль, который позволил бы изображать Спасителя во плоти, подобной нам во всём, кроме греха. Точно также в одухотворённом виде должны быть изображаемы и святые. Отсюда необычайная сложность задачи иконописца, который должен создавать образы, освобождённые от греха, находясь в ясном сознании собственного своего пребывания во грехе и повреждённости грехом всего материального, вещественного мира.
Адам создан по образу и подобию Божию. Новый Адам в Воплощении в Самом Себе открывает верующему первообраз. Реальность Воплощения делает икону не только догматически возможной, но и благодатной. В образе Воплотившегося Слова, Которого апостолы видели своими очами и рассматривали, Которого осязали руки их, по словам апостола Иоанна Богослова (1 Ин. 1, 1), иконописец должен передать только черты, которые делают Его видимым и узнаваемым всеми. Иконописец должен самолично, подобно ученикам Спасителя, увидеть в Иисусе из Назарета Христа, чтобы в чертах видимой природы, осязав её своею кистью, сделать узнаваемой природу Невидимую. Седьмой Вселенский собор строго подразделил области иконописного творчества: "сочинение" образов отвёл святым отцам, а художнику предоставил область непосредственного воплощения. Безусловно, творчество иконописцев не должно быть механическим, установленный канон лишь помогает мастеру, не имеющему достаточного личного опыта. Но чем выше личный духовный подвиг христианского художника, тем полнее он отдаёт своё мастерство под руководством Церкви.
Труд иконописца в своём существе требует глубокого смиренного размышления о действии Святого Духа в человеке и в мире. Иконописец достигает подлинного Богомыслия в образе в том случае, если опытно проходит начертанный Святыми Отцами путь Богопознания.
Православное аскетическое учение является одной из подлинных основ понимания искусства вообще. С поразительной глубиной и точностью оно указывает существеннейшие стороны духовной жизни. Писания отцов-аскетов содержат богатейший материал для анализа творчества. Образы искусства рождаются там же, откуда исходят помыслы - в сердце человека, и художник, отражая в произведении духовную жизнь человека, изображает страсти, которые мы легко различаем в созданном им образе.
Так, в творениях преподобного Нила Синайского читаем: "...всякое наше телодвижение с любопытством наблюдают лукавые демоны и ничего не оставляют в нас незамеченным, ни восклонения на ложе, ни сидения, ни стояния, ни слова, ни выхода, ни взгляда; на всё смотрят пристально, всё употребляют в дело, "весь день" поучаются на нас "льстивным" (Пс. 37, 13), чтобы во время молитвы оклеветать смиренный ум и угасить в нём блаженный свет". (Преподобный Нил Синайский. О различных лукавых помыслах). Здесь отмечено значение для духовной жизни каждого отдельного, малейшего действия. Поэтому в иконописи не допускается ни одного лишнего движения и даже ни одной лишней линии.
Икона не может быть понятна и разгадана до конца. Это явствует из самого слова "икона", что в переводе с греческого обозначает "образ", "отпечаток". Уже в названии этого предмета заключается некоторая тайна. Икона не может существовать сама по себе, без объекта, образом которого она является. Икона - это не самодостаточное явление, в некотором смысле это даже и не реальность, заключающаяся сама в себе, а образ, подобие и напоминание о некой высшей и непостижимой для нас реальности, видимое отображение невидимого.
Стараться понять икону в отрыве от той реальности, которую она изображает и на которую указывает, - бессмысленно. Поэтому главным условием для погружения в мир церковного художественного творчества является желание соприкоснуться с этой реальностью, "войти" в неё. Второе условие - это наше согласие принять икону так, как учит создавшая её руками своих членов Церковь: как видимый образ невидимого Первообраза. Только так может быть положено начало вхождению в мир иконы. Но на этом пути встретятся неизбежно трудности, обусловленные уже нашим временем.
Первая из них - наша духовная необразованность. Мы разучились "читать" икону, это "Евангелие для неграмотных", по выражению Святых Отцов, как мог "читать" её любой русский крестьянин в XIV-XVII веках. Мы не знаем языка иконописи, смысла тех символов, с помощью которых икона разговаривает с человеком. Другая, не менее важная трудность заключается в том, что мы не обучены теории и практике Богопознания, не занимаемся тем "деланием", в процессе которого человек познаёт Бога, достигает Богообщения и в котором необходимо участвует и православная икона, направляющая нас и помогающая нам в нашем пути к Богу. Но это ещё было бы полбеды - "языку" иконописи можно научиться, путь Богопознания начинать проходить опытно. Есть ещё одно серьёзное труднопреодолимое препятствие. Ныне, в конце XX века, мы почти не имеем возможности воспринимать древнерусскую икону в её историческом и литературном аспекте. Для православного христианина икона - образ Бога - раскрывается не только в живописном изображении, в красках. Целокупным, совершенным образом той высшей реальности, о которой напоминает нам икона, написанная красками, может считаться лишь православное богослужение в целом - с его таинствами, богословием, гимнографической и музыкальной организацией суточного, недельного, годичного круга богослужений, храмовой архитектурой и организацией пространства внутри храма, системой росписи, иконостасом (лишь небольшой частью которого является икона), священными облачениями и священными предметами. Совокупность всех этих образов - словесного, живописного, музыкального, архитектурного - является иконой преображённого, восстановленного творения, которое, в свою очередь, являет собой образ, икону Бога.
"Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, Сущий в недре Отчем, Он явил". (Ин. 1, 18). Эти слова евангелиста Иоанна свидетельствуют о величайшем из событий земной истории, о чуде, постичь которое во всей его полноте не может ограниченный человеческий разум - о Боговоплощении. "И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца" (Ин. 1, 14). Бог - Создатель Вселенной, всего материального и духовного мира, Сам нисходит к сотворённым Им людям для избавления от плена греха, чтобы каждый мог унаследовать жизнь вечную и стать достойным соработником Богу в обновлённом и преображённом мире.
Боговоплощение... Вся иконография строится на этом основополагающем понятии, которое позволяет дать положительный ответ на главный в богословии иконы вопрос: можно ли изображать Бога Воплощенного?
Икона - явление времени новозаветного, она - зримое свидетельство Боговоплощения, Главная задача иконы, в отличие от картины, которая передаёт чувственную, материальную сторону мира, показать реальность мира духовного, дать ощущение реального присутствия святого. Картина - веха на пути эстетического становления человека; икона - веха на пути спасения.
Древняя Русь получила православное учение о христианском образе непосредственно с Крещением - причём уже в подробно разработанном и стройно завершённом виде. Поэтому и сама икона сразу вошла в жизнь общества как нечто естественное и как бы данное "от века". Учитывая же относительно слабую тогда изначальную степень знакомства только что христианизованной Руси со святоотеческой письменностью, именно храмовые росписи и иконы - в живом молитвенном общении с ними - способствовали как опытному познанию новопросвещённым русским народом Евангельского учения, так и расцвету собственной древнерусской духовности. Умудряясь и вдохновляясь иконой, богословствовали иноки; в ней же богословствовали и сами иконописцы, очищая себя постом и молитвой, ясно сознавая, что "в злохудожну душу не внидет Премудрость" (Прем. 1:4). И потому неудивительно, что на Руси в дальнейшем были творчески раскрыты, а порой и впервые явлены многие неведомые византийской иконописи духовные черты в образах Спасителя и Богоматери, воплощены в красках и линиях не доведённые ранее до окончательной полноты богословского видения иконографические композиции - такие, например, как посвящённые мариологической теме: "Покров Пресвятой Богородицы" или же "О Тебе радуется"..
Вместе с тем, для древнерусского иконописца известные индивидуалистические понятия: "я так вижу", "я так чувствую и понимаю" - были полностью исключены. Творческая свобода художника осознавалась не как беспрепятственное выражение его личности, его Я, а как освобождение от мирских страстей, иначе говоря, это была та свобода, о которой говорил ещё святой апостол Павел: "Где Дух Господень, там свобода" (2 Кор 3:17). Иконописный канон и является на пути к ней единственным руководящим началом.
Канон “есть та форма, в которую Церковь облекает подчинение воли человеческой воле Божией, их сочетание, и эта форма даёт личности фактическую возможность не быть в подчинении у своей греховной природы”. И потому, церковное изобразительное искусство как часть жизни Церкви, своим подлинным содержанием имеет православное богословие в целом, всё учение Церкви, соборный духовный опыт отцов, учителей Церкви и всех подвижников благочестия, опыт, проникнутый молитвой, неразрывно связанный с богослужением. Вследствие этого духоносные отцы Церкви руководили этим священнейшим делом иконописания и до VII Вселенского собора, и после, принимая, одобряя, утверждая написанное или исправляя, запрещая и отвергая, если оно не соответствует духовной истине.
Сообразно с этим первоначально и освящение вновь написанной иконы состояло в том, что иконописец, который и сам часто бывал подвижником благочестия, совершив свой труд, не делал на иконе надписи, а, как бы не доверяя себе, приносил её на рассмотрение предстоятелям Церкви и лишь после их утверждения ставилось на ней имя изображённого, что и было её освящением и усвоением тому, кто на ней изображён, после чего она считалась святой, церковной и достопоклоняемой (см. VII Всел. собор. Деяние 6-е).
Таким образом, древняя икона возникла не из личного воображения и фантазии художника, не из его личного восприятия и толкования сокровенной Божественной истины, а, с одной стороны, основывалась на богопросвещённом разумении Святых Отцов Церкви, с другой - на самоотречённном послушании голосу Церкви, то есть духовному опыту всех предшествовавших поколений отцов, учителей и иконописцев, вплоть до апостолов.
Непоколебимость Богооткровенной истины, составляющей содержание церковного изобразительного искусства, требовала и соответствующей себе формы. Постепенно за первые пять-семь веков истории христианской Церкви была выработана соборным разумом Церкви особая форма изобразительного искусства, отличная от всякой другой, форма постоянная, единая, твёрдая - канон. Форма, призванная выражать не случайность личного мировоззрения художника, а вовек незыблемую Божественную истину. иконы.
Нам известно, как трудились святые иконописцы, готовясь к своему труду: древний иконописец готовил прежде всего себя самого к подвигу иконописания через молитву и пост, через послушание своему духовному руководителю, то есть он готовился через самоотречение, для того, чтобы в его святое церковное дело не вторглась человеческая, себялюбивая природа и не исказила Божественной истины, чтобы самому приблизиться, насколько возможно, к миру, которого ему предстоит касаться кистью. Церкви.
Свято следуя Церковному преданию и завещанию, благоговея перед высотой и глубиной священного образа, древний иконописец, забывая свои личные интересы, почитал себя счастливым, что труд его позволял ему как бы касаться ризы Христовой. И ни один из них не дерзнул подписать созданную им икону своим именем, ибо в ней он не почитал ничего своим: ни содержания, ни формы.
В Церкви, среди её святых, есть чин святых иконописцев, в творчестве которых соединились святость и художество. Среди них значительное место принадлежит преподобному Андрею Рублёву.
Имя преподобного Андрея Рублёва - одно из самых известных имён Средневековья. Где бы ни говорилось о России, о Русской Церкви и русской культуре, всюду звучит имя Андрея Рублёва. Оно присвоено Музею древнерусского искусства, расположенному в Спасо-Андрониковом монастыре, монахом которого был преподобный. В Москве Андрею Рублёву поставлен памятник. Имя его поминается в Троице-Сергиевой лавре в Соборе Радонежских святых. Созданная преподобным Андреем Рублёвым икона Живоначальной Троицы, увековечившая имя художника, есть вершина его иконописного творчества.
Созерцая "честные иконы" Святой Троицы византийского письма и готовясь к собственной работе над этой иконописной темой, богомудрый инок не мог не изучить библейские материалы, касающиеся праотца Авраама и толкования на них Святых Отцов, чтобы в этих материалах прежде всего найти указание на возможность нового, чисто новозаветного иконописного изображения Святой Троицы под символом трёх Архангелов.
Преподобный Ефрем Сирин, духовно созерцая это событие на горе земли Мориа, узрел в нём символическое, прообразовательное значение: то, что готово было совершиться на горе земли Мориа, прообразовало то, что действительно произошло на Голгофе. В созерцании святого отца представились как бы два параллельных ряда: отец (Авраам) любит своего сына, и сын отвечает ему тем же. Но воля Бога (о принесении Исаака в жертву) должна быть выполнена, и оба проявляют полную готовность выполнить её. Бог Отец любит Своего Единородного Сына, и Сын искони любит Отца Божественной любовью. Но воля Предвечного Совета (с участием всех трёх Лиц Святой Троицы) должна быть выполнена: Отец должен отдать на страдание и смерть Своего Сына, а Сын должен испить эту чашу.
Изначальным, предначертательным моментом спасительной жертвы Христовой явился именно этот Предвечный Совет Святой Троицы. Это знали Святые Отцы. Этого не мог не знать и богомудрый инок Андрей.
Здесь-то, в этой именно идее Предвечного Совета, и был найден нашим иконописцем ключ к решению задачи композиционного и идейного изображения Святой Троицы. И вот мы и созерцаем на его иконе Совет Пресвятой Троицы. Но не тот изначальный, недоведомый и неизобразимый Совет, который предшествовал созданию мира, а Совет, который сам иконописец условно изобразил, как домостроительно приуроченный к "ходу времён", к важнейшим историческим моментам в Божием домостроительстве спасения человека.
Эти моменты, хотя и в разной степени, нашли своё отражение в иконе. Время, предшествующее библейскому событию под дубом Мамврийским, указано изображением общих природных условий (земли, горы, воздуха, света и проч.), время Авраамово дано в изображении ангелов в виде странников, а также дерева, горы, жертвенника-престола с дверкой на переднем плане, символизирующей жертвенный огонь для жертвоприношений. Более позднее время, связанное с воплощением Сына Божия, дано на иконе особым изображением Самого Спасителя - чаши с Агнцем, предназначенным к закланию "прежде создания мира" (1 Пет. 1, 19-20), и каменным зданием - храмом, где приносились сначала ветхозаветные жертвы, а позднее - и затем и новозаветная евхаристическая жертва.
Ещё более отдалённые будущие времена символизируются на иконе выражением ликов, склонением фигур и направлением взоров ангелов.
Таким образом, икона "Святая Троица" имеет глубокий домостроительный смысл. Она символически изображает дело нашего спасения в лицах, временах и событиях, самых важных и решающих.
Вместе с тем, дивное творение инока Рублёва носит на себе печать вневременности, вечности. С его иконы на нас смотрит Триипостасное Божество. Для безначального, вечного Бога нет времени. Время царит там, где происходит процесс непрерывных изменений с отмиранием старого и появлением нового. Бог же, как абсолютное Существо, неизменен и тем самым вневременен.
Такой вневременностью, такой напоённостью и завершённостью внутренней жизни Божества и дышит икона духоносного инока. И именно этими качествами Триипостасного Божества - жертвенностью взаимной любви, нерушимостью мира, нераздельностью единства и полнотой Божественного покоя - и производит "Святая Троица" наибольшее впечатление на зрителя. Всё временное, преходящее в содержании иконы связано с человеком, с его спасением. Хотя самого человека и нет на иконе, но он незримо присутствует в ней. Спасение человека, совершающееся в условиях времени, вытекает в изображении Рублёва из недр вечной жертвенной любви Бога к человеку.
Итак, "Живоначальная Троица" Андрея Рублёва по содержанию есть божественная жизнь в бесконечной взаимной жертвенной любви. Предмет безмолвной беседы трёх ангелов - Предвечный Божий совет о спасении мира и человека, на котором прежде бытия мира Сын Божий нарекается Ангелом Великого Совета, становится Агнцем, вземлющим грех мира, и по исполнении времён благословившим таинственную чашу Евхаристии, через которую всех с верою и любовию приступающих к ней творит Своими сынами и дщерями, братьями и сестрами, сонаследниками Своего царства и славы, соучастниками благодатной бессмертной жизни.
Богочеловек Иисус Христос - первая "живая Икона", явленная во всей своей чистоте и полноте богоподобия, и каждый человек может стать такой иконой, раскрыть, очистить её в себе. Прп. Иоанн Лествичник называет духовно опытного, искушённого монаха"духовным художником" (Иоанн 1894:49), прп. Феодор Студит призывает "расписать души свои красками благоговения. Отцы наши - "живописцы Богоподобного образа, художники добродетелей, мы же хотя тень их отобразим" (Добротолюбие 1992:4, 64, 266). Кисть монаха - пост, краски его - добродетели, вдохновение его - молитвы, холст же - собственная душа. Но и всякий человек, хочет он того или нет, - иконописец собственной души, как напоминает св. Иустин (Попович): "Каждый человек - иконописец, ибо он живописует свою душу, пишет в ней Бога (по благодати) или беса. Да, человек есть или богописец, или бесописец: в боголюбии - богописец, в грехолюбии - бесописец. Ибо всякий грех несёт на себе бесовскую печать и неизбежно отпечатлевает в душе человеческой своё изображение, и так душа превращается в дьявольский иконостас" (Иустин 1978:648). Грех всеми силами стремится о-без-образ-ить душу, он пытается или исказить, или максимально затемнить неуничтожимое сияние образа Божия, поскольку разрушить его он не может. Прп. Феодор Студит не случайно называет сатану "злохудожным", ведь он работает над тем, чтобы превратить красоту в без-образ-ие и переменить образ Божий в человеке "на срамную образину греха" (Добротолюбие 1992:4,77, 238).
Своей жизнью, подражанием Христу подвижник, всякий христианин призван показать, что человек действительно сотворён по образу Божию, что образ этот затемнён, сокрыт, но не разрушен грехопадением, что есть реальный и открытый для всех путь очищения и высветления в человеке его бого-образ-ия, иконичности. Подвижничество многие Святые Отцы называли "художеством художеств", "искусством из искусств", "наукой наук". Подвижник - высший тип художника, ибо он имеет дело не с красками и деревом, но с живым триединым телесно-душевно-духовным составом человека; тут страшно велика цена, которую придется платить за ошибки, и потому необходимо величайшее и тончайшее мастерство. Авва Дорофей призывает своих сподвижников: "Соделаем образ (εικων) наш чистым, каким мы и приняли его, омоем его от скверны греха, чтобы обнаружилась красота его, происходящая от добродетелей... мы, созданные по образу Божию, не будем бесчестить своего Первообраза, но сделаем образ свой чистым и славным, достойным Первообраза" (Дорофей 1900:194-195). Вместе с тем Сам Господь поспешает на помощь ревностному и смиренному подвижнику и "ищет", как выражается прп. Исаак Сирин, "исцелить образ Свой" (Добротолюбие 1992:2,527).
Подвижническая практика очищения и высветления образа Божия касается всего духовно-душевно-телесно-плотского состава человека: его ум, созданный по образу Божественного Разума, делается световидным и богоподобным; воля его идеально уподобляется воле Божией и уже не может противоречить или противостоять ей; душа исполняется Духа Святого, оставляет все земные, греховные привязанности и становится бесстрастной; тело уподобляется телу Господа Христа, становится храмом живущего в нём Духа (1 Кор. 3:16, 6:19), а лицо преображается в иконолик. По выражению прп. Филофея Синайского, в человеке начинает "печатлеться и светописаться Христос" (Добротолюбие 1992:3, 297). Прп. Ефрем Сирин наставляет: "Всегда имей в сердце своём образ Божий. Под образом же Божиим разумею не изображение красками, но тот образ, который живописуется в душе добрыми делами, и краски для сего Небесного Владычнего Образа суть чистые помыслы, совлечение всего земного и чистая всегда жизнь" (Добротолюбие 1992:2, 328-329). Образ в подвижнике по мере очищения его сближается с Первообразом, монах же, возросший до святости, видимо являет собой первозданный образ Божий, становится, вослед за Христом, "живой иконой". Само именование святого монаха-подвижника "преподобным" опять отсылает нас к богословию образа: восстанавливая в себе образ Божий, человек возвращает себе и утерянное подобие, Богоподобие. Епифаний Премудрый в житии прп. Сергия Радонежского отмечает, что многие приходившие к святому за советом получали пользу не только от его поучений, но и от самого лицезрения святого.
Учение об иконичности человеческого тела, изложенное в Посланиях апостола Павла, получило своё развитие в православной аскетике, а через неё оказало влияние на иконопись. Главная задача иконописного искусства состоит в том, чтобы изобразить человека, достигшего святости, пребывающего в “теле духовном”. Только икона, являющая лик, может быть истинной иконой. Инок Григорий Круг пишет: "Святой иконой может быть по праву лишь такой образ, который имеет лицо-лик, и лик человеческий, преображённый Божественным изменением. Это та данность, которая легла в основу всякой иконы, это то, что дано нам Самим Спасителем в напечатлении Своего лика на убрусе, как икона икон, как источник всякого святого изображения".
Образ Божий, к очищению которого стремится подвижник, конкретно проявляется в теле и лике, и иконописец призван изобразить иконолик, а не лицо, духовное иконотело, а не тело физическое, наконец, написать иконоплоть просветленную, а не дебелую, земную. Эта сверхзадача и поныне остаётся самой трудной и сложной для иконописца.
Иконописец, если он хочет стать творцом, а не копиистом, должен вести подвижническую жизнь, должен обрести опыт личного "духовного художества", воссоздания образа Божьего в себе, претворения себя в "живую икону". Подвижничество как высшее "художество" преображения человека в живую икону Божию, как воиконовление личности есть необходимая предпосылка и условие самой возможности написания иконы. Но только личный внутренний опыт подвижничества является ключом, открывающим дверь во многовековой соборный опыт святости. Идеал же иконописца - совпадение в одном человеке личной святости и художественного таланта.
В настоящее время в изобразительной культуре сосуществуют ряд течений, претендующих на церковность. Церкви необходимо различать, и различать со святоотеческих позиций - что принадлежит ей и что служит её целям, а что ей противостоит, даже если пытается использовать внешние формы церковного художества, выдавая подмену, искусную маску за лик. Кроме того, само иконопочитание, в принципах своих неизменное со времён VII Вселенского собора, требует богословского осознания каждой эпохи заново, на ее языке.
Икона, неотъемлемая, необходимая принадлежность новозаветной Церкви, ныне часто подменяется антииконой. К иконопочитанию в Церкви примешиваются чуждые, не относящиеся к нему, да и противоположные ему черты, даже под видом благочестия, уводящие человека от почитания единого истинного Бога. А миру, вместо свободного принятия Слова Божия и образа Божия, всё настойчивее навязывается по видимости разнообразное, а, по сути, одинаковое безобразие.
Догмат иконопочитания имеет своим основанием и является богословским развитием догмата о Боговоплощении, утверждающего, что в Господе нашем Иисусе Христе, благодаря свободному принятию Духа Святого Божией Матерью, не слитно, нераздельно, неразлучно и неизменно соединились две природы - Божественная и человеческая. Благодаря этому соединению, всей смертной и немощной сегодня человеческой природе вновь дарованы спасительные возможности единения с Богом, богосыновства, утраченные при грехопадении Адама, его самовольном отпадении от Бога. Церкви явлено это единение двух природ Бога и человека во Христе. Свет святых "просветился перед человеками", перед нами, и мы, общаясь с ними, общаемся с Богом в них. Истинная икона призвана являть и являет нам образ Божий в человеке.
И образ этот, явленный нам во всей полноте Богочеловеком Христом, может и должен быть восстановлен в нас. Наше призвание как христиан можно определить восстановлением иконности своей, что тождественно спасению. Почитание святых икон в Церкви и есть одна из благодатных возможностей к восстановлению иконности в нас. Верное иконопочитание состоит для нас в том, что мы, молитвенно созерцая телесными очами на иконах Христа по Его человеческой природе, веря и зная, что человечество в Нём соединено с Божеством, можем общаться с Образом самого Бога в Троице ("видевый Мя видел и Отца" (Ин. 14, 9)) и не только призывать, славословить и умолять Его, что возможно и без иконы, "в духе и истине" (Ин. 4, 23), по слову Спасителя, "на всяком месте" (1 Тим. 2, 8), но, созерцая лицом к лицу образ Божий, мы приобщаемся Его силе, Его благодати, Его славе, открытой, явленной нам через Божественную красоту иконы.
Иконы Божией Матери, ветхозаветных и новозаветных святых мы чтим не за то, что в них видим портреты этих людей, а за явление в них образа Божия, проявившегося в этих конкретных личностях с наибольшей для человеческой природы силой. И поскольку есть в иконах спасающая нас благодать, мы, веря во всемогущество Божие, знаем, что всякая истинная икона чудотворна. Созерцая её, мы в разной степени воспринимаем и чудо Богообщения, изменяющее нас в разной мере и по-разному, но всегда во всеблагой воле Божией. Однако нельзя сделать обратного вывода об истинности всех чудотворных изображений. Вновь исходя из всемогущества Божия, мы верим, что чудеса Господь творит через любимые предметы, что и являлось неоднократно в истории. Не всегда эти предметы суть иконы Божии. Есть опасность фетишизировать, даже обожествлять эти предметы, превращать их в идолов, в магические пособия, в чём часто обвиняли и обвиняют православие с различных сторон.
Чтобы нам действительно исполнить заповедь "Не сотвори себе кумира" (Исх. 20, 4) и при иконопочитании действительно поклоняться Единому истинному Богу, необходимо, чтобы тот, кого мы видим в иконе, действительно явил в себе образ и подобие Божие во всей возможной для него полноте, выявил в себе самом замысел Бога о нём, и эта иконность его образа стала явлена Церкви и принята ею, то есть был совершён акт прославления святого, был бы явлен для Церкви на самой иконе. Ибо поистине икона не изображает, а являет, и являет равно в ту меру, в какую она причастна Являемому, насколько она сама есть присутствие и причастие святости. "Она есть явление Царства Христова, явление преображенной, обоженной твари, того самого преображённого человечества, которое в своём лице явил Христос". И если хотя бы малый отблеск, "как сквозь тусклое стекло", образа неизречённой Божией славы есть в иконе - то мы видим, как люди бывают обожены, как единая благодать Духа Святого многообразно живёт и проявляется в Церкви. Молясь перед иконами святых, мы призываем и Бога, в них явленного, но и к ним обоженным, обращаясь, их созерцая, у них поучаемся, от них получаем благодать Божию, воспринятую каждым из святых по-своему, в соответствии с его личностью, со свободно воспринятым Промыслом Божиим о человеке, то есть с его Крестом. А как именно проявилась в человеке благодать Божия - это и должно быть выявлено в иконе, это и нужно учиться видеть в иконе, чтобы этой благодатью духовно питаться от икон. "Путь современного просвещённого человека к осознанию Церкви тот же, что и к осознанию иконы. И там, и тут те же этапы исканий, заблуждений и, наконец, прозрение ("умозрение в красках")".
VII Вселенским собором нам заповедано почитать икону наряду с Крестом и Еванге-лием. А это значит - так же относиться к иконе, как и Кресту и Евангелию, то есть осознавать, что икона столь же спасительна для нас, как и Крест и Евангелие. За эту спасительную для нас истину соединения в иконе тварного и нетварного, за истину общения нашего через икону с самим Богом защитники иконопочитания шли на смерть от иконоборцев, отрицавших, прежде всего, эту роль иконы. Вопрос стоит не только о праве изображения Христа, Божией Матери и святых как таковом, не о праве иллюстрирования Священной истории, не о праве портретирования. Необходимо выявить - как верно писать и почитать иконы, чтобы это стало спасительным для человека, для Церкви, для мира, предварительно доказав саму возможность этого, что и было сделано VII Вселен-ским собором. Иконописание не заключается в портретировании, в иллюстрировании. Иконопочитание не сводится к лобызанию икон, к каждению их, возжиганию свечей, затепливанию лампад перед ними. Почитать образ Божий духом и истиною означает для всех христиан - стремиться воссоздавать его в самих себе.
Истинными иконописцами, творцами Церковь поэтому и называет не художников, а Святых Отцов, исполнивших эти заповеди, явивших нам образ Божий в самих себе.
Мы часто слышим: "Икона рождается из литургии, она литургична по сути и вне контекста литургии непонятна". И это действительно так, если помнить перевод слова "литургия" - "общественное служение". "Икона рождается из живого опыта, неба, из литургии, поэтому иконописание всегда рассматривалось как церковное служение, как литургия". В этом контексте приведённая мысль осознаётся как необходимость включения иконы в соборное сознание и в соборную жизнь всей Церкви и её служение Богу и миру.
Центром, сердцевиной служения Церкви является литургия в её евхаристическом, благодарственном и жертвенном понимании, в понимании важнейшего Таинства. Всё в церкви связано с Евхаристией и находит в ней своё начало. Какова же конкретная связь иконопочитания с Евхаристией?
При участии в Евхаристии мы благодарим Господа, принося Ему в жертву всё, что можем, из своего "Я", то есть возможно более полно смиряемся, умоляем себя для освобождения от себя и получаем Святые Дары - источник истинной жизни - Тело и Кровь Христовы. Происходит ли в нас воскресение Христово, о котором говорит всё чинопоследование литургии, подготовительные и благодарственные молитвы, произносимые каждым причастником? Чтобы это было в действительности так, этот дар и подвиг причащения должен иметь своим следствием и находить конкретное выражение в даре и подвиге приобщения к Первообразу, в "обожении". Для этого, как было сказано выше, даруется человеку свобода крестоношения - жизнь по замыслу Божию.
Для исполнения Божественного замысла жизни и подвига обретения иконности и даются нам Святые Дары в Таинстве Евхаристии. Проявляя их в своей жизни, то есть вновь благодаря Бога и принося Ему в жертву свою жизнь, мы являем иконопочитание как почитание Первообраза (что и заповедано нам - "честь бо образа на Первообразное восходит"). И если при иконопочитании мы реально поклоняемся Христу, то в таинстве Евхаристии мы принимаем Христа как истинное питание. И в том, и в другом жизненно важно исключить сознание натуралистичности происходящего и выявить реальность приобщения человека к Богу силой и наитием Духа Святого.
Св. Иоанн Златоуст сказал: "Красота там, где Дух Святый". В силу того, что Красота (Божия) категория не столько эстетики, сколько онтологии, при рассмотрении любых церковных образов - икон, настенных росписей, самих храмов, утвари, облачений - недопустим только эстетический подход. Всё, что создаётся в Церкви, призвано быть прекрасным, а потому может стать (и, как правило, становится) произведением искусства. Но ни форма, ни содержание церковного образа никак и никогда не вмешиваются в понятие "произведение искусства", они всегда шире и глубже этого и доходят до глубины понятия "Церковная Святыня". Отсюда и подход к рассмотрению церковного образа должен стать церковным, а значит - евангельским. То есть должен заниматься ответами на вопросы: насколько тот или иной образ являет то, что он призван являть - благовестие Христово, благовестие о спасении мира через спасение человека Христом. Насколько тот или иной образ являет нам образ Бога - во Христе, в Божией Матери, в человеке. Есть ли в данной иконе правда о Боге и человеке, а значит - есть ли в ней хотя бы отблеск Божией Красоты, явленной в человеке. Вот как Церковь подходит к рассмотрению красоты иконы. И это необходимо, ибо, где нет такой Красоты - Красоты в её вышнем для человека понимании, накопленном опытом Церкви, - там нет Бога, там не может быть и Его образа. Современный исследователь и создатель иконы, таким об-разом, стоит перед задачей всё более глубокого личного воцерковления, всё более глубокого познания и восприятия красоты и правды как Правды и Красоты Христовых. Тогда лишь, прикоснувшись к ним, познав их в меру своего духовного возраста, человек может и узнавать их в уже созданных творениях, и создавать их вновь.
От иконы, как от богословия в красках, требуется отражение не духа времени, а единых и вечных истин христианства. В каждый момент времени раскрытие тех же самых истин происходит в Церкви на языке данной эпохи. Требуется лишь понятность этого языка, но она приходит, когда художник органично постигает канон, освобождает свои средства выражения от условностей, становится самим собой, говорит познанную им правду о вечных истинах христианства. Икона тогда становится не современной, но своевременной, становится принадлежностью истории. Правда и Красота не стареют. Они всегда близки нам, хотя их не назовёшь современными.
Аскеза при создании икон, собственно как и при любом христианском делании - Богопознание и восстановление в самом себе повреждённого Образа Божия. Тогда, ровно настолько, насколько иконописец опытно понял Бога, духовно напитавшись образами жизни и творений святых, он и может явить им Того, Кого знает, и тех, кого знает. Развившийся, как должно, талант и совесть художника не дадут ему солгать. "Чтобы свидетельствовать Евангельскую Истину, нужно самому быть к ней приобщённым, нужно жить только ею, тогда проповедь - Святые Отцы ставили икону рядом с проповедью - будет приносить плоды в других сердцах: Евангелие - проповедь посредством слова, икона... - посредством образа и цвета"
Само иконописание, как нечто гораздо большее, чем просто профессия, как образ жизни, будучи большей частью монашеским послушанием в лучшие, наиболее плодотворные для богомыслия времена, воспринималось как один из видов спасительного для человека внутреннего делания. И это потому, что иконописание было немыслимо без молитвенного созерцания лучших образцов икон, то есть общения с ними, практической учёбы у них. Вспомним, какой аскезе предавались преподобный Андрей Рублёв и Даниил Чёрный: "в праздники бо ... на седалищах сидяща и на честные иконы взираша". Через иконы делались иконописцы причастниками Правды и Красоты Божиих, научались нести в мир то, что они воспринимали, общаясь с образами. Вот почему икона сама становится свидетельством аскезы, и видом аскезы, и аскетическим опытом.
Из вышесказанного логически следует: если иконописание для человека - не аскеза, то и свидетельствовать, являть Первообраз его сознание не сможет, не будет в нём Правды, возводящей нас к Истине. Главная опасность - это уклонение от истинно аскетического пути иконописания. Оно началось уже в Византии. У нас на Руси со второй половины XV века мы видим снижение значения Образа: он постепенно, но достаточно быстро перестаёт быть формой аскезы, богословием, средством обожения человека и мира. Удивительно быстро, по наблюдениям многих исследователей, истощались величайшие достижения исихастского богомыслия Феофана Грека и преподобного Андрея Рублёва. Творчество Дионисия явилось, по словам священника Александра Салтыкова, "великолепным закатом исихазма в иконе". С середины XVI века эти печальные последствия проступают всё сильнее. Икона тяготеет от образа Правды к иллюстрациям, а иконопочитание превращается в поклонение иконе. В этом обвиняли Церковь иконоборцы VII-VIII веков, обвиняют нас в этом и сегодня.
Сегодня часто забывают,что икона - это не изображение человека, а явление в нем образа Божия. В светских портретах святых людей, да и в религиозной живописи не выражается, не выявляется догмат Боговоплощения, так как такие изображения являют нам не столько божественное в человеке, сколько эмпирические, земные, чувственные его стороны, иногда с глубоким психологизмом, что создаёт иллюзию полноты образа. Но то, что в гуманистическом сознании представляется полнотой человеческой личности, является в христианском понимании полнотой падшего состояния природы человека. По сути, такая портретная живопись, если она пытается заменить собой икону, является забвением, изменой святоотеческой православной антропологии, в которой нет места греху как объективному свойству человеческой природы.
Бог Славы вочеловечился, принял на себя всё человеческое от Приснодевы Марии, чтобы спасти и восстановить образ Божий, вложенный в человека от его создания и непрестанно омрачаемый растлением падшей человеческой природы, поражённой грехом. И Христос в воплощении Своём является восстановителем образа Божия в человеке, и, можно сказать, - более чем восстановителем, - полным и совершенным исполнением и осуществлением образа Божия, иконой икон, источником всякого святого образа- Нерукотворным образом, Живым Иерусалимом. Вот отчего Церковь в защите и утверждении почитания икон неизменно опирается на догмат Воплощения Христова, на полноту вочеловечения Бога Слова, и иконой, освящающей всякое святое изображение, полагает Нерукотворный образ Христа, отпечатлённый Самим Господом на убрусе.
Итак, образ, напечатлённый Самим Спасителем на убрусе, стал свидетельством не-ложности вочеловечения Христова - живой иконой истины Боговоплощения, изображением самого догмата воплощения Божия. И всякая икона находится во внутренней зависимости от Нерукотворного Образа, как вода реки имеет своим началом родник, который рождает эту реку. Нерукотворный образ становится краеугольным, ключевым в ряде других икон, и именно поэтому Церковь избрала этот краеугольный камень как знамя своего торжества.
И знамя это, поднятое Церковью, делит мир пополам, разделяет его на две непримиримые части. По определению ап. Иоанна Богослова, "всяк, иже исповедает Бога, пришедшего во плоти, от Бога есть". Несокрушимой печатью такого исповедания и является икона Христа, равно как и Матери Божией, и икона Святой Троицы. И Церковь призывает всех стать под это победоносное знамя. Отвергающие его, а вместе с ним и почитание иконы, могут не выдержать испытания и оказаться вне исповедания полного и совершенного вочеловечения Христова. А потеряв это исповедание, становятся вне спасительного града и до конца совлекаются победы.
Можно сказать, что свет Преображения Христова наполняет иконы собою, освещает их, является для них тем созидательным началом, которое определяет саму природу иконы, придаёт ей то, без чего она не может в полном смысле слова именоваться святой иконой. Без этой действенной силы Преображения икона не может стать тем, чем она должна и призвана быть. Седьмой Вселенский собор (787 г.) очень твёрдо определяет природу почитания икон, которое должно быть в Церкви. Определение образа переносится на Первообраз. К этому основанию отцы собора возвращаются неоднократно. Определение это, по основному смыслу, нельзя отнести к определениям временным, имеющим относительное, преходящее значение.
Перенесением чести, воздаваемой образу, на Первообраз уже определяется и природа самого образа. Образ, чтимый Церковью, должен быть сообразен Первообразу. Он не может заменить Первообраз или препятствовать восхождению молитвенного сознания к нему, но должен быть причастен этому нескончаемому бытию, должен свидетельствовать о Божественной Славе, Трисолнечном свете Божества.
И всякое изображение человеческого лица возводится или ищет подняться к образу Христову и получает эту возможность силою снисхождения Христова, силою вочеловечения Божия. Воплощение Бога Слова и вочеловечение, как дано это двойное определение в Символе веры, и является для всякого человека возможностью приобщения к божественной жизни, приобщения ко Христу.
Иконописные творения преподобного Андрея Рублёва таят в себе такую духовно благостную силу, что вызывают потребность непрерывно созерцать их, вдумываться в них, пребывать с ними в духовном, внутреннем общении.
Всматриваясь в библейские или евангельские события и лица, запечатлённые в иконописи Андрея Рублёва, мы читаем их двойным текстом: как они даны в священных книгах и как изображены иконописцем. И нам представляется, что ангелы, пророки, Христос, апостолы, Приснодева, святые как бы сошли со страниц священных книг и воплотились в живые иконописные образы, заговорив с нами своими ликами, красками, одеяниями, а главное, теми возвышенными религиозными идеями, носителями которых они являются и ради которых и были созданы эти изображения.
Нетленная, покоряющая красота иконописных изображений инока Андрея Рублёва тем преимущественно и объясняется, что он владел всеми указанными средствами, в том числе и благодатным общением с Богом и с небесным миром. В благоговейной душе его сначала возникали библейские и евангельские идеи и образы и уже затем, оформившись в духовном созерцании, они выносились наружу, как бы облекались в "кровь и плоть" на иконах при помощи силуэтных рисунков, красок, деталей и проч. Каждый оттенок в красках, особенность в одеянии, в линиях рисунка имели свой отдельный смысл, своё символическое, иносказательное значение. Так религиозные идеи, образы и созерцания воплощались в иконописные творения духоносного инока.
Отсюда правильно воспринять эти творения, правильно раскрыть и прочитать их глубокий, идейный смысл можно при наличии двух условий: знания и глубокого понимания библейских сюжетов и лиц, изображённых на его иконах, и, во-вторых, знания и понимания всех изобразительных средств и приёмов, использованных иконописцем в их прямом и переносном, символическом значении.
Великие творения человеческого гения вызываются к жизни великими жизнедеятельными идеями. Это касается и творений живописи, особенно иконописной. На иконах кроме Спасителя и Богоматери, изображаются святые, богоподобные люди. Они потому святые, что благодатью и любовью Господа и личным подвигом победили грех и саму смерть (духовную) и тем подтвердили истинность и спасительность своей веры и своей религии.
В этом и заключается их великая, жизнеутверждающая идея. Об этой идее говорит нам каждая икона. Она повествует о домостроительстве нашего спасения. Как каждая отдельная евангельская заповедь таит в себе все другие заповеди, содержит всё Евангелие, так и каждая отдельная икона таит в себе всю суть домостроительства: спасение человека любовию Отца, искупительным подвигом Сына и благодатными дарами Святого Духа.
Образ Троицы прп. Андрея Рублёва, отмеченный Стоглавым собором, не погиб, не забылся, но всё более становится общим достоянием, общей радо-стью. Очищенный от потемневшей олифы и поздних записей, освобождённый от прекрасных, но отягощавших его риз, он покинул церковную ограду и находится сейчас в Третьяковской галерее. Он не в иконостасе Троицкого собора, но обращён к людям, в большинстве своём далеко отстоящим от Церкви. Образ Троицы близок не только людям, никогда не покидавшим Церковь, но и далеко ушедшим от неё, и даже, как это ни странно, враждебным ей. И надо в этом усматривать изволение Самой Живоносной Троицы. Это благовестие, влекущее всех к Источнику неиссякаемой жизни...
- М.: Православное братство Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, 1997, с. 5-7.
- Новгород: Русская провинция, 1993., с. 36.
- Париж: Издание Западноевропейского экзархата Московской Патриархии, 1989 г., с. 407.
- М., Прогресс, 1993 г. - 400 с. (Сокровищница русской религиозно-философской мысли. Вып. 1).
- М.: Издательство Общественного Православного Университета, 1995 г.
