БЕЗОБРАЗНОЕ СОЧИНЕНИЕ ОБ ИКОНЕ Роман Вершилло

В последнее время все чаще упоминается имя Валерия Лепахина, как крупного специалиста по иконе. Он является председателем II Международной конференции «Иконология и иконичность», которая проводится на этой неделе Издательским Советом Московской Патриархии, исследовательским центром «Арефа» и газетой «Церковный вестник».

Г-н Лепахин родился в 1945 году, окончил факультет иностранных языков Владимирского пединститута, филологический факультет Будапештского университета, а в зрелом возрасте - Парижский богословский институт. Кандидат филологических наук. Автор более ста литературоведческих, иконоведческих и богословских статей.

При близком знакомстве труды г-на Лепахина – например, «Значение и предназначение иконы» (М.:«Паломник», 2002) – весьма разочаровывают. О богословском, философском и, кстати, филологическом уровне этого сочинения говорит уже одно то, что В. Лепахин различает догматику и вероучение. У него первая глава называется «Догматическая функция», а за ней следует вторая, озаглавленная «Вероучительная функция».

Такое различение можно было бы счесть чудачеством, но г-н Лепахин даже разъясняет, что догматика – это то, во что веруют, а вероучение – то, каким образом веруют. Как несколько не по-русски пишет филолог Лепахин: "Если догматическая функция иконы сосредоточена на задаче "во что веровать", то вероучительная – "как веровать", как понимать тот или иной христианский догмат, то или иное евангельское событие" (С. 12).

Здесь остается только развести руками, поскольку этим самым требуется, допустим, отличать веру в Бога - от веры в Бога-Троицу, Бога Благого и Истинного. Это столь же невозможно, как отделить слово от его значения. А тем временем, как нет ни одного слова без значения (1 Кор. 14:10), и отдельно от смысла слово не существует даже на уровне звуков, точно так же и нет отдельно догмата и его понимания, догмата и толкования.

Догматы, изложенные в Символе веры, и сами по себе, и из сопоставления друг с другом уже получают некое толкование. Но даже если воспринимать догмат как бессмысленную формулу (хотя такого и быть-то не может), то в Православии всегда требовалось и требуется понимать догматы в Православном смысле и никак иначе. По-гречески dogma означает именно вероучительное (или философское) положение, поскольку и само это слово происходит от dokeo, думать, предполагать, иметь мнение, убеждение.

После этого необычайного оборота не приходится удивляться, что г-н Лепахин путается в догматике, и весьма серьезно. В частности, он сражается с иконоборцами, но, одобряя его ревность, трудно похвалить его за излишнюю самонадеянность. Г-н Лепахин решает нанести иконоборцам сокрушительный удар: он утверждает, что они вообще ничего понимали в терминах и не знали того, что наконец-то открыл В. Лепахин. Оказывается, сам спор о том, изображается ли Невидимый Бог на иконе, разрешается предельно просто: на иконе изображается Ипостась Спасителя.

Вот слова г-на Лепахина: "Именование Богочеловека Иисусом Христом относится к Его Ипостаси, а не к природе". Наш автор категорически утверждает: "На иконе изображается не природа, а Ипостась" (С. 6).

Конечно, если считать догматические термины простыми фишками, то можно развлекать себя и своих знакомых перекладыванием их в произвольном порядке. Но поскольку речь идет о серьезном вопросе, а тем более о Христианском вероучении, то такие комбинации едва ли уместны.

С одной стороны, В. Лепахин открыл то, что известно всем грамотным людям как минимум со времен Сократа: видимо и опознается только единичное, а никак не общее. Поэтому и иконоборцы, и православные принимали как само собой разумеющееся, что, например, изображаемый олень - это не общая оленья природа и не вид "Олень благородный", а данный конкретный олень. Всегда и вообще изобразимо только единичное. А общее не изображается, а только либо веруется, либо мыслится. Так что, не следовало, упрощая себе задачу, считать иконоборцев умственно неполноценными, а лучше бы попытаться понять смысл догматов.

Итак, г-н Лепахин прав в том, что на иконе изображается не природа, а Ипостась Спасителя? Разумеется, не прав!

Чтобы было проще разобраться в данном вопросе, рассмотрим изображение самого г-на Лепахина, благо оно расположено на переплете его книги.

Да, на фотопортрете изображен г-н Лепахин, то есть конкретная личность, Валерий Владимирович, кандидат, автор и так далее. Но одновременно изображен именно человек Лепахин, а не пароход, или паровоз, названный его именем. И мы каким-то "непонятным" образом понимаем это, и для нас это весьма существенно, не так ли?

Ничего непонятного тут нет, поскольку в ипостаси созерцается природа, как ясно пишет св. Иоанн Дамаскин в "Диалектических и философских главах", полностью следуя в этом вопросе Аристотелю. Поэтому мы в поезде "Красная стрела" узнаем поезд, а не стрелу.

Г-н Лепахин вроде бы к тому же и ведет свой рассказ. Он утверждает, что, поскольку в Ипостаси Господа нашего Иисуса Христа две природы, Божественная и Человеческая, то они обе и изображаются на иконе: "Иконоборцы, а не иконопочитатели разделяли две нераздельно и неслиянно соединенные в Богочеловеке природы тем, что описуемость, иконичность, способность быть образом относили лишь к человеческой природе Христа, а за Его Божественной природе оставляли абсолютную неописуемость, неизобразимость, неиконичность" (С. 6).

Наш автор, следовательно, согласен в этом пункте с иконоборцами, которые именно в этом и обвиняли православных и именно на этом основывали свое отвержение икон. Давайте вдумаемся: если на иконе изображается Божество, то поклоняющиеся иконе – идолопоклонники, поскольку покланяются – обязаны были бы поклоняться - самой иконе как Богу.

Читать это весьма удивительно, потому что, как иконолог (специалист по иконе) и "автор трудов", В. Лепахин наверняка много раз читал Деяния Седьмого Вселенского собора, труды св. Иоанна Дамаскина, св. Феодора Студита и других. Там многие десятки раз прямо утверждается, что на иконе Спаситель изображается по Его человеческой природе. Вот слова Отцов Седьмого Вселенского Собора:

"Имя "Христос" обозначает Божество и человечество, два совершенные естества Спасителя. Поэтому, в каком естестве Он сделался видимым, по тому естеству [то есть человеческому.- В. Р.] христиане научились и икону Его изображать, а не по тому, которым Он невидим; это последнее неописуемо, потому что и из Евангелия мы слышали: "Бога никто никогда не видел" (1 Ин. 4:12)".^[1] Напомним, что В. Лепахин категорически не согласен с Отцами Вселенского Собора, так как утверждает: "Именование Богочеловека Иисусом Христом относится к Его Ипостаси, а не к природе".

На том же Соборе "пустыми бреднями" называется мнение о том, что "описанием плоти живописец описал неописуемое Божество".^[2]

Поэтому и поклонение в собственном смысле относится только к Богу: "Первый род поклонения - поклонение служебное, воздаваемое нами Богу, Который Один только по Своей природе достоин поклонения".^[3]

А святым иконам мы поклоняемся в ином смысле: "Как получающий царский указ и целующий печать чтит не пыль, или бумагу, или свинец, но относит почтение и поклонение к императору, так и мы, дети христиан, поклоняясь изображению креста, не древесную природу почитаем, но, взирая на крест как на печать, перстень и образ страдания Христова, возносим чрез него целование и почтение к Распятому на нем... Да и мы сами часто целуем своих собственных детей и отцов, хотя они творение, и притом грешны, и не терпим за это упрека, потому что мы их целуем не как богов, но посредством поцелуя показываем любовь нашего естества к ним. Итак... при всяком поцелуе и поклонении надо иметь ввиду цель".^[4]

Теперь вернемся к фотопортрету г-на Лепахина. Наш автор штурмует проблему, не замечая, что проблема лежит буквально в нем самом. На портрете изображен человек. Но ведь человек состоит из двух природ: души и тела, причем тело по своему естеству видимо, а душа по своей природе невидима. Ну и что нам дает открытие г-на Лепахина о том, что изображен лично он сам? Неужели от этого и душа его тоже оказалась запечатлена на фотографии, или все-таки душа по самой своей сущности избегает всякого изображения? Само собой, душа невидима и неизобразима. Оттого что две природы соединены в одной ипостаси, они не изменяют своих свойств. Видимое не становится невидимым, а невидимое не становится видимым.

Невидимое не может быть изображено, беспредельное не может быть ограничено, а непостижимое не может быть понято разумом. Об этом ясно учит св. Иоанн Дамаскин: "Не невидимое Божество изображаю, но посредством образа выражаю плоть Божию, которая была видима. Ибо если невозможно изобразить душу, то сколь больше - Бога, давшего невещественность и душе!"^[5]

То же пишут и Отцы Седьмого Собора: "Икона, конечно, только по имени имеет общение с первообразом, а не по самой сущности... потому что она не имеет и души, которую невозможно описать, так как душа тоже невидима. Если невозможно живописно описать и душу, хотя она и создана, то не тем ли более никто, даже человек вовсе лишившийся ума, не подумает изображать чувственным образом непостижимое и неисследимое Божество Единородного?"^[6]

Непонятно, зачем было "специалисту по иконологии" бороться с этим утверждением, очевидным и на совершенно обыденном уровне. Но мы пойдем дальше, и скажем, что не может быть изображено Добро, а вместе с ним Премудрость (София), Красота, Вечность и очень многое другое.

От "Серебряного века" и его лжеучений, вроде софилогии, нам достались оккультистские представления об изобразительном искусстве, которые развивали и светские художники, вроде Кандинского ("О духовном искусстве"). Откуда это безумное стремление изобразить неизобразимое? Собственно говоря, оттуда же, откуда желание понять непостижимое.

Г-н Лепахин в своем безрассудном стремлении забредает туда, куда православному вход строго воспрещен. Он утверждает, что "Иисус Христос – Образ Ипостаси, а не Образ природы". А это уже в корне неверно и является повторением ереси Э. Жильсона и его последователя о. Иоанна Мейендорфа.

Господь наш Иисус Христос не просто "Образ Ипостаси Бога-Отца". Сказать так, значило бы уравнять Его со всеми прочими образами Божиими, живыми, символическими и иконописными.

Богочеловек Христос – Совершенный Образ Отца, единый по сущности, подобный Ему по всему без всякого различия, ни в чем не отличный. Именно это и обозначено в Символе веры словом "Единосущный". Сама суть борьбы Православных христиан с арианством состояла в том, чтобы отстоять термин, в котором неслучайно содержится слово "сущность". Единосущный – значит единый по Божественной Сущности, а ни в коем случае не по Ипостаси.

В. Лепахин балансирует на грани богохульства, и всё ради того, чтобы придать какое-то особое, отличное от описанного Святыми Отцами, значение святым иконам, образам не только не единосущным Богу, но даже и во всем отличным – кроме имени – от Первообраза.

Вместо того, чтобы следовать традициям Буслаева, Кондакова, Айналова и других корифеев, В. Лепахин избирает путь Парижской школы, о. С. Булгакова, о. Киприана (Керна), о. Мейендорфа. Таким образом, и до нас доносятся отголоски общемировой спиритуалистической и оккультной революции конца XIX - начала XX века, связанной с именами Блаватской и философа Владимира Соловьева.

Странно было столкнуться с этим в сочинении специалиста по Христианской иконе.

ПРИМЕЧАНИЯ