СКАЗКА. В. Солоухин.

В храме - золоченые колонны,
Золоченая резьба сквозная.
От полу до сводов поднимались.
В золоченых ризах все иконы,
Тускло в темноте они мерцали.
Даже темнота казалась в храме
Будто бы немного золотая.
В золотистом сумраке горели
Огоньками чистого рубина
На цепочках золотых лампады.

Рано утром приходили люди,
Богомольцы шли и богомолки.
Возжигались трепетные свечи,
Разливался полусвет янтарный.
Фимиам под своды поднимался
Синими душистыми клубами.
Острый луч из верхнего окошка
Сквозь куренья дымно прорезался.
И неслось ликующее пенье
Выше голубого фимиама,
Выше золотистого тумана
И колонн резных и золоченых.

В храме том за ризою тяжелой,
За рубиновым глазком лампады
Пятый век скорбела Божья Матерь
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горестью у рта в глубокой складке.
Кто, какой мужик нижегородский,
Живописец, инок ли смиренный,
С ясно-синим взглядом голубиным,
Муж ли с ястребиными глазами,
Вызвал к жизни тихий лик прекрасный, -
Мы о том гадать теперь не будем.
Живописец был весьма талантлив.

Пятый век скорбела Божья Матерь
О распятом сыне Иисусе.
Но, возможно, оттого скорбела,
Что уж очень много слез и жалоб
Ей носили женщины-крестьянки,
Богомолки в черных полушалках
Из окрестных деревень ближайших.
Шепотом вверяли, с упованьем,
С робостью вверяли и смиреньем:
"Дескать, к Самому-то уж боимся,
Тоже нагрешили ведь немало,
Как бы не разгневался, накажет,
Да и что по пустякам тревожить?
Ну а Ты уж буде похлопочешь
Перед Сыном с нашей просьбой глупой,
С нашею нуждою недостойной.
Сердце материнское смягчится,
Там, где у судьи не дрогнет сердце.
Потому тебя и называем
Матушкой-заступницей. Помилуй!"

А потом прошла волна большая,
С легким хрустом рухнули колонны,
Цепи все по звенышку распались,
Кирпичи рассыпались на щебень,
По песчинке расточились камни,
Унесло дождями позолоту.
В школу на дрова свезли иконы.
Расплодилась жирная крапива,
Где высоко поднимались стены
Белого сверкающего храма.
Жаловаться ходят нынче люди
В областную, стало быть, газету.
Вот на председателя колхоза
Да еще на Петьку-бригадира.
Там, ужо, отыщется управа!

Раз я ехал, жажда одолела.
На краю села стоит избушка.
Постучался, встретила старушка,
Пропустила в горенку с порога.
Из ковша напился, губы вытер
И шагнул с ковшом к перегородке,
Чтоб в лоханку выплеснуть остатки
(Кухонька была за занавеской.
С чугунками, с ведрами, с горшками).
Я вошел туда и, вздрогнув, замер:
Средь кадушек, чугунков, ухватов,
Над щелястым полом, над лоханью,
Расцветая золотым и красным,
Божья Матерь на скамье ютится
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.
- Бабушка, отдай ты мне икону,
Я ее - немедленно в столицу...
Разве место ей среди кадушек,
Средь горшков и мисок закоптелых!
- А зачем тебе? Чтоб насмехаться,
Чтобы богохульничать над нею?
- Что ты, бабка, чтоб глядели люди!
Место ей не в кухне, а в музее.
В Третьяковке, в Лувре, в Эрмитаже.
- Из музею были не однажды,
Предлагали мне большие деньги.
Так просили, так ли уж просили,
Даже жалко сделалось, сердешных.
Но меня притворством не обманешь,
Я сказала: "На куски разрежьте,
Выжгите глаза железом,
Божью Матерь, Светлую Марию
Не отдам бесам на поруганье".
- Да какие бесы, что ты, бабка!
Это все - работники искусства.
Красоту ценить они умеют,

Красоту по капле собирают.
- То-то! Раскидавши ворохами,
Собирать надумали крохами.
- Да зачем тебе она? Молиться -
У тебя ведь есть еще иконы.
- Как зачем? Я утором рано встану,
Маслицем протру ее легонько,
Огонек затеплю перед ликом,
И она поговорит со мною.
Так-то ли уж ласково да складно
Говорить Заступница умеет.
- Видно, ты совсем рехнулась, бабка!
Где же видно, чтоб доска из липы,
Даже пусть и в красках золотистых,
Говорить по-нашему умела!
- Ты зачем пришел? Воды напиться?
Ну так - с Богом, дверь-то уж открыта!

Ехал я среди полей зеленых,
Ехал я средь городов бетонных,
Говорил с людьми, обедал в чайных,
Ночевал в гостиницах районных.
Постепенно стало мне казаться
Сказкой или странным сновиденьем,
Будто бы на кухне у старушки,
Где горшки, ухваты и кадушки,
На скамейке тесаной, дубовой
Прижилась, ютится Божья Матерь
В золотистых складчатых одеждах,
С ликом, над Младенцем наклоненным,
С длинными тенистыми глазами,
С горечью у рта в глубокой складке.

Бабка встанет, маслицем помажет,
Огонек тихонечко засветит.
Разговор с Заступницей заводит...

Понапрасну ходят из музея.