 |
 |
 |
 |
 |
 |  ВОПРОСЫ СОВРЕМЕННОГО ИКОНОПОЧИТАНИЯ И ИКОНОПИСАНИЯ. Николай Чернышев, А. Жолондзь. |
| |||||
|
Иконопочитание неизменно в своих принципах со времен VII Вселенского Собора. Однако на протяжении всей истории Церкви возникали и возникают новые проблемы иконописания и иконоведения. Икона требует богословского осмысления каждой эпохой заново, - на ее языке. И не всё, ранее найденное в богословии иконы, воспринято церковным сознанием, иное забыто создателями и исследователями икон, отчасти - сегодня, отчасти - уже столетия назад.
Существуют течения в изобразительной культуре, стремящиеся к церковности или претендующие на нее. Но следует со святоотеческих позиций различать - что принадлежит Церкви и служит ее целям, а что ей противостоит, даже если пытается использовать внешние формы церковного художества.
Икона, неотъемлемая принадлежность новозаветной Церкви, нередко подменяется антииконой. К иконопочитанию в церковном обществе примешиваются чуждые, да и противоположные ему формы, под видом "благочестия" уводящие человека от почитания Единого Истинного Бога. А миру, вместо свободного приятия Слова Божия и образа Божия, все настойчивее навязывается по видимости разнообразное, а по сути, одинаковое безобразие.
В наше время, когда получают распространение антитринитарные, неоязыческие, сатанинские идеи, Церковь вновь призывается явить миру сознание, основанное на библейском боговедении; напомнить и явить миру в богословии иконы, что именно мы чтим в образах, Кому и как поклоняемся, создавая эти образы и созерцая их. Икона и иконопочитание требуют от нас становления евангельского, церковно-православного сознания, позволяют нам войти в Благовестие Господа и стать смиренными участниками Сретения Его с нами.
Как истину, вновь и вновь требующую осознания, повторим: Церковь несет ответственность за состояние общества и призвана Богом к спасению мира. Поэтому нам и следует возвращаться к первоначальному смыслу основных понятий: что есть икона и что есть не икона? Для чего и как нам становиться иконопочитателями? А тем из нас, кто имеет дар художества - как стать иконописцами?
Догмат иконопочитания имеет своим основанием догмат о Боговоплощении и является его богословским развитием.
Догмат о Боговоплощении утверждает, что в Господе нашем Иисусе Христе, благодаря свободному приятию Духа Святого Божией Матерью, соединились - неслитно, нераздельно, неразлучно и неизменно - две природы: Божественная и человеческая. Благодаря этому соединению всей смертной и немощной человеческой природе вновь дарована возможность единения с Богом, Богосыновства, утраченная при грехопадении Адама его самовольным отпадением от Бога. Церкви явлено это единение Бога и человека во Христе, в Божией Матери, во святых угодниках Божиих, усвоивших дары Духа Святого. По обетованию Божию: тако да просветится свет ваш пред человеки (Мф. 5:16), свет святых просветился перед нами - и мы, молясь святым и, созерцая их иконы, общаемся с Богом в них.
Истинная икона призвана являть, и являет нам образ Божии в человеке. Первой иконой Бога был Адам. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (бы! 1:26). Поддавшись первому же искушению, исказив, повредив свою иконность, Адам, а за ним и все человечество, сохрани" знание о Боге, утратило знание Бога - явление Его лика в себе. Так как грехом Адама было повреждено все творение, и полнота иконности мира исчезла, никакое изображение Бога не могло бы явить Его правды и красоты: ушло Его явление и человеке и отражение в мире таким, каким оно было в раю. Но Дух Святый, говоривший прежде всего устами ветхозаветные пророков, по милосердию Небесного Отца не давал образу Божию полностью помрачиться в человечестве.
Человечество, да и весь ставший безобразным мир вновь сделались способны обрести иконность во Втором Адаме, во Христе, познавая явленного Бога во всей полноте Пресвятой Троицы, возвращаясь в жизнь с Ним и в Нем. По словам преподобного Иоанна Дамаскина, после воплощения Бога материя вновь стала достохвальной и может быть веществом для изображения Божества. Образ Божий, явленный нам Богочеловеком Христом, теперь может быть восстановлен в нас и вновь отражен в мире во всей полноте. Призвание христиан можно определить как восстановление иконности - своей и мира, что тождественно спасению.
Почитание святых икон в Церкви и есть одна из благодатных возможностей для христиан осуществить это свое призвание. Иконопочитание основано на том, что, созерцая на иконах Христа по Его человеческой природе, веря и зная, что человечество в Нем соединено с Божеством, мы можем общаться с Самим Богом в Троице, по слову Спасителя: видевший Меня видел Отца (Ин 14:9). Но призывать, славословить и умолять Бога можно и без иконы, на всяком месте (1 Тим 2:8). Главное же в созерцании лицом к Лицу на иконе образа Божия то, что этим созерцанием мы приобщаемся Божией благодати:
Царства и силы и славы (см. Мф. 6:13), открытой нам через божественную красоту иконы, учимся правде Божией, явленной в ней. Иконы Божией Матери, ветхо - и новозаветных святых мы чтим не за то, что в них видим портреты этих людей, а за явление в них образа Божия, проявившегося в этих личностях с наибольшей для человеческой природы силой. Образ Божий Сам воздействует на нас всей полнотой благодати в той мере, в какой мы можем ее воспринять.
Поскольку есть в иконах спасающая нас благодать, то, веря во всемогущество Божие, мы не можем не верить, что всякая истинная икона чудотворна. Созерцая ее, мы в разной степени воспринимаем чудо Богообщения, изменяющее нас в разной мере и по-разному, но всегда по всеблагой воле Божией. Однако нельзя сделать обратного вывода об истинной иконности всех чудотворных изображений. Вновь, исходя из всемогущества Божия, мы верим, - Господь творит чудеса через любые предметы, что и являлось неоднократно в истории. Но не всегда эти предметы суть иконы Божии. О них следует говорить как о святынях. По вере человека в истинного Бога святыней может стать и становится любой предмет, любое изображение, когда Господь через них являет человеку Свое присутствие. И тогда все, казавшееся безблагодатным, становится священным. Известны случаи чудотворений от репродукций примитивных изображений, которые трудно назвать иконами, но ставших святынями по вере человека, соединившейся с Божией благодатью.
Из-за смешения понятий икона и святыня и при неверном отношении к тому и другому есть опасность обожествления этих предметов, превращения их в идолов, в магические пособия, в чем обвиняли и обвиняют Православие с разных сторон.
Чтобы нам исполнять заповедь не сотвори себе кумира (Исх. 20:4) и при иконопочитании поклоняться Единому Истинному Богу, необходимо, чтобы тот, кого мы видим на иконе, действительно явил в себе образ и подобие Божие во всей возможной для него полноте, выявил в себе самом замысел Бога о нем. Святость его должна стать явлена Церкви и принята с актом прославления. Другое условие истинности иконы состоит в том, чтобы с максимально возможной полнотой образ Божий был явлен на самой иконе. Ибо поистине икона не изображает, а являет, и являет ровно в ту меру, в какую она сам есть присутствие святости.
Молясь перед иконами святых, мы призываем Бога, в них явленного, и к ним обращаемся, их созерцаем, у них поучаемся, от них получаем благодать Божию. Воспринята благодать каждым из святых по-своему, в соответствии с его личностью со свободно принятым Промыслом Божиим о себе, то есть со своим Крестом. А как проявилась в святом человеке благодати, Божия, - это должно быть засвидетельствовано в иконе, это нужно учиться видеть в иконе, чтобы этим знанием и видением духовно питаться от икон. Такое видение воздействует на нас, приобщает к явлению[1]. И если есть в иконе хотя бы малый отблеск неизреченной Божией славы, как бы сквозь тусклое стекло (1 Кар. 13:12), то мы видим, как через иконы живет и проявляется в Церкви единая благодать Духа Святого.
VII Вселенским Собором нам заповедано почитать иконы наряду с Крестом и Евангелием. А это, значит, - осознавать и чувствовать, что икона столь же спасительна для нас, как Крест и Евангелие, равночестна им. За истину соединения и иконе тварного и нетварного, за истину нашего взаимодействия через икону с Самим Богом защитники иконопочитания шли на смерть от иконоборцев, отрицавших именно эту роль иконы. Вопрос ведь стоит не только о праве изображения Христа, Божией Матери и святых как таковом, не о праве иллюстрирования Священной Истории, не о праве портретирования[2]. После воплощения Бога, после Его непосредственного явления миру православная традиция рассматривает икону непросто как "Библию для неграмотных". Равночестность слова и образа не означает их тождества. В слове и в образе Бог общается с нами по-разному. Образ, который показывает нам иконописец, обязан являть правду и красоту воплощенного Бога и спасаемого Им мира. Только такую икону должно почитать "наравне с Крестом и Евангелием". Для создания таких икон необходимо ответить на вопрос, как верно писать и почитать иконы, чтобы это стало спасительным для человека, для Церкви и для мира. Саму возможность этого доказал VII Вселенский Собор. Последующим поколениям оставлено право отвечать на этот вопрос.
Истинным почитателям и творцам икон очевидно: иконописание не заключается в портретировании, в иллюстрировании. Иконопочитание не сводится к лобызанию икон, каждению им, возжиганию свечей, затепливанию лампад перед ними. Почитать образ Божий в духе и истине (Ин 4:24) означает для всех христиан - стремиться воссоздавать Его в самих себе и в мире, возвращая мир Богу, обоживая его. Главной же святыней в мире Божием является человек. В этом смысле всем христианам надлежит быть творцами - иконописцами и реставраторами образа Божия. По мысли Святых Отцов, "каждый из нас есть иконописец собственной жизни"[3]. И становится понятной связь заповеди о любви к Богу и к ближнему с почитанием образа Божия, явленного в человеке, то есть с любовью к Нему. Истинными иконописцами, творцами Церковь и называет поэтому не художников, а Святых Отцов, исполнивших эти заповеди, явивших нам образ Божий в самих себе. Ответственность церковных художников при иконописании состоит в том, чтобы быть верными Преданию, то есть воссоздавать в самих себе образ Божий, шествуя святоотеческим путем, и, как следствие, дать Церкви и миру возможность созерцать то, что сами увидели. Это значит - точно явить образ Божий на иконах во всей полноте, данной художнику в Предании, частью которого является иконописное наследие.
Мы часто слышим: "Икона рождается из Литургии, она литургична по сути, и вне контекста Литургии непонятна"[4]. И это действительно так, если помнить буквальный перевод слова "Литургия" - общественное служение. Тогда приведенная мысль осознается как необходимость включения иконы, се служения Богу и миру в соборное сознание и в соборную жизнь всей Церкви. При неверном понимании этой мысли очень часто выходит, что место иконы только в храме, а роль ее раскрывается только при храмовом богослужении. Авторы таких утверждений придерживаются мнения об иконе как о знаке, некоей условности, необходимой для "условного ритуала" богослужения. Если бы это было так в действительности - Церкви было бы достаточно знамения Креста, символа вес и полноты Откровения; но ведь, по определению VII Вселенского Собора, необходим и образ, ибо он являет это Откровение и Церкви, и миру. Нам необходимо научиться видеть и выявлять высший реализм иконы, превосходящий не только знаковость, но даже и символичность, что столь же важно и для восприятия Литургии.
Центром, сердцевиной служения Церкви является Литургия в ее евхаристическом - благодарственном и жертвенном - понимании. Все в Церкви связано с Евхаристией и находит и ней свое начало. Какова же сущностная связь между Евхаристией и иконопочитанием? В Евхаристии мы благодарим Господа, принося Ему в жертву все, что можем, из своего "я", то есть, возможно, более полно смиряемся, умаляем себя для освобождения от себя. И принимаем Святые Дары, Источник истинной жизни - Тело и Кровь Христовы. Но не погребаем ли мы их? Происходит ли в нас Воскресение Христово, о котором говорят и чинопоследование Литургии, и подготовительные и благодарственные молитвы, произносимые каждым причастником?
Чтобы чаемое воскресение мертвых произошло в действительности, этот дар и подвиг Причащения должны иметь своим следствием и находить конкретное выражение в даре и подвиге раскрытия нами в себе образа Божия, в обожении - возвращении своей иконности. Для этого, как было сказано выше, даруется человеку свобода крестоношения - жизни по замыслу Божию. Для исполнения божественного замысла жизни, этого страшного дара и подвига обретения иконности, и даются нам Святые Дары в таинстве Евхаристии. Проявляя их в своей жизни, то есть вновь благодаря Бога и, принося Ему в жертву свою жизнь, мы являем свое иконопочитание как почитание Первообраза Бога (что и заповедано нам - честь бо образа ни Первообразное восходит). Почитая же Первообраз - приобщаемся, воссоздаем, храним Его в себе и отображаем Его и мире Божием. И если в иконопочитании мы реально поклоняемся Христу, то в Таинстве Евхаристии мы принимаем Христа как реальную снедь. При этом жизненно важно исключить сознание натуралистичности происходящего и выявить реальность приобщения человека Богу силой и наитием Духа Святого.
Икона есть видимое соответствие реальности прославленного Тела Христова - Евхаристии. Это соответствие иконы нашему основному таинству и выделяет ее из всякого другого художественного творчества. То, чем Святые Дары являются реально, но таинственно, - образ показывает наглядно.
Учение об образе, равно как о человеке и о Церкви, до конца не сформулировано Церковью - это недораскрытая тайна, раскрываемая во времени. Как пишет протопресвитер Александр Шмеман, "историки богословия неоднократно отмечали, что в раннем отеческом предании мы не находим определений Церкви. Но причина этому не в "неразвитости" тогдашнего богословия, как думают некоторые богословы, а в том, что для раннего предания Церковь - не объект "определений", а живой опыт новой жизни <...> существует она для того, чтобы жить постоянно претворяемой в ту самую реальность, которую она являет исполнением - невидимого в видимом, небесного в земном, духовного в материальном"[5]. То же самое мы можем сказать и об иконе. Кроме как для защиты самого догмата иконопочитания от иконоборческой ереси, не было нужды у ранних отцов Церкви подробно останавливаться на вопросах об иконе, которые волнуют нас сегодня. Для их разрешения требуется церковное учение, отвечающее на "сегодняшние", но вечные вопросы. Если не предпринимать шагов к поиску ответов на них - явится не церковное, то есть вначале хаотичное, затем вполне сознательное антицерковное их решение, а на практике неминуемо явятся изуродованные формы церковной жизни. Богословие всегда противостояло этому. Есть нужда и в развитии богословия иконы - иконоведения.
В Древней Церкви иконописное предание в его совокупности являло образ видимый мира невидимого образ Божий во Христе, в Божией Матери, в святых. Но границы церковного Предания, в том числе в иконописном наследии, не определяются с очевидностью. Существуют художества и 'их явления, о которых трудно сказать, насколько они входят в Церковь. Иконоведению надлежит учить церковное общество верному отношению к ним в каждом конкретном случае.
Зрительное восприятие современного человека воспитано не столько на реальностях Божьего мира, о которых свидетельствует икона, сколько на метаморфозах мира расцерковленного. Иконоведение призвано "показывать" икону, воцерковлять само воззрение человека на образ, учить видеть его истинный смысл.
Икона живет своей жизнью в Церкви, воспринимает достижения прошлого, обогащаясь ими; страдает от кризисных явлений церковной культуры. И сама икона влияет на церковную жизнь. Иконоведение же призвано постигать пути иконы и жизни Церкви.
В буквальном смысле канон (греч. κανων) - это инструмент для проведения прямых линий, по-церковнославянски правило. По словарю протоиерея Г. Дьяченко, канон - это правило: "Правило, которое Церковь постановляет в отношении веры и нравственности и церковного благочиния для обязательного выполнения со стороны верующих христиан". Ни отношение к понятию канон представляется нам сейчас не только запутанным, но нередко искаженным. Мы слишком часто путаем канон и догмат, канон и закон, канон и устав, канон и традицию, канон и обычай. Известны словосочетания: "каноны Индии, Китая, Японии", "древнеегипетский канон", "древнегреческий канон", "средневековый канон", "каноны классицизма", "канон (модулор) Корбюзье"... В нашей искусствоведческой литературе говорят о византийском и древнерусском каноне и так далее. На самом деле перечисленные понятия определяют те или иные устойчивые, многовековые, традиционно принятые системы соразмерения.
Мировые культуры чрезвычайно многообразны, но Библия говорит о единстве мира, о единстве закономерностей, по которым сотворен и развивается мир, в том числе человеческое общество и культура. Очевидно, что понятия канон и традиция не тождественны, причем канон включает в себя различные традиции. Можно конкретно определять человеческие обычаи, правила, стили, традиции, уставы, системы соразмерении, можно словесно формулировать их сущность и свойства. Но понятие канон в широком смысле не вмещается в такие формулировки, он является наиболее всеобъемлющим, определяя объективные истины благоустроения мира Божия. Во избежание возможной подмены понятий мы предлагаем принять именно такой взгляд на канон.
В размышлениях о каноне мы основывались на высказывании святителя Григория Паламы: "Установления (догматы), едва лишь услышанные и уже всеми совместно признанные и открыто возвещаемые, были таинствами Моисеева Закона, и только пророки духовно прозревали в них. Обетованные же святым блага будущего века суть таинства жительства по Евангелию, и прозревать в них дано тем, кто удостоился иметь духовное зрение, и видят они их в малой мере, как бы некую часть залога"[6].
В приведенном тексте нет термина канон, но эти "таинства Моисеева Закона", ставшие для нас установлениями, и "таинства жительства по Евангелию", ставшие прозрением для стяжавших духовное зрение, говорят о невыразимом, таинственном, но реально существующем каноне духовной жизни и творчества. Нелепо считать эти таинственные установления традициями; традиции как понятия исторического, временного в них еще нет, но есть основа для ее появления и разнообразного творческого развития - каноничный строй духовной жизни, прозреваемый из "жительства по Евангелию".
Из слов святителя Григория Паламы следует, что канон в широком смысле - не человеческое измышление, а божественный строй, чин, ритм, порядок жизни, даруемый Духом Святым и проявляемый в человечестве и во всем творении. Человеку предлагается выявлять его - жить в нем и творить в нем. К выявлению канона духовной жизни призвано богословие в целом, к выявлению иконописного канона - богословие образа. Из тех же слов святителя Григория становится понятно, что укоренен, задан нам канон в Откровении Божием, в Священном Писании.
Нам помогло также высказывание Лидии Александровны Успенской: "Закон требует только послушания. Канон же требует далеко не простого послушания, а сотрудничества, синергии с Богом. Само Священное Предание облекается в форму канона, когда речь идет о человеческом творчестве, если понимать Предание как водительство Церкви Духом Святым".
Мы строим наши размышления о каноне, по возможности разграничивая понятия:
Содержание канона выявляется при совместном решении антропологических и экклезиологических проблем. Всестороннее исследование понятия канон как такового необходимо для верного понимания иконописного канона. Подводя итоги сказанному, сегодня мы лишь кратко обобщаем наши положения:
Канон - закономерности воздействия Божией благодати на человека, а через него - на христианскую культуру, на человечество, на все творение, постепенно выявляемые Церковью при единении даров Духа Святого со свободной человеческой волей.
Одно из важных понятий в эстетике - красота. Каково же место этого понятия в иконоведении?
Выраженные словом догматические, канонические, богословские представления об иконе дадут нам пусть очень верную, глубокую, но лишь схему - какой должна быть икона. Исполнив формально их требования, мы еще не обязательно создадим икону, так как где нет красоты - нет образа Божия. Но здесь встает вопрос - какова эта красота?
По слову святителя Иоанна Златоуста: "Красота там, где Дух Святый". В силу этого красивого и точного определения святителя Иоанна мы можем утверждать, что красота Божия категория не только эстетики, но и онтологии. При рассмотрении любых церковных образов - икон, утвари, облачений, настенных росписей, самих храмов, - недопустимо ограничиваться эстетическими категориями.
Все, что создается в Церкви, призвано быть прекрасным, а потому может стать и, как правило, становится произведением искусства. Но ни форма, ни содержание церковного образа никак и никогда не вмещаются в понятие "произведение искусства", а всегда доходят до глубины понятия церковной святыни. Отсюда и подход к рассмотрению образа должен стать церковным, а значит - Евангельским. То есть иконоведение должно отвечать на вопросы - насколько и как тот или иной образ являет то, что, он призван являть - благовестие Христово о спасении мира через спасение человека? Как та или иная икона являет нам образ Бога - во Христе, в Божией Матери, человеке? Есть ли в ней правда о Боге и человеке, какой сознает Церковь, а значит - есть ли в ней хотя бы отблеск Божией Красоты, отраженной в творении, - красоты даров Духа Святого? Где нет красоты в ее высшем для нас понимании, накопленном опытом Церкви, там нет Бога, там не может быть и Его образа.
Православное богословие иконы возвращает эстетическим критериям их истинный смысл и соразмерность. Исследователи и создатели иконы стоят поэтому перед задачей все более глубокого личного воцерковления и эстетического воспитания, которое в свою очередь тоже должно быть воцерковлено. Необходимо достигать все более глубокого познания и восприятия красоты и правды такими, какими их знает Церковь - как Христовых, Божиих Правды и Красоты. Лишь тогда, прикоснувшись к ним, познав Правду и Красоту в меру своего духовного возраста, человек может узнавать их в уже созданных творениях и творить сам.
Церковь через Священное Писание предлагает созерцателям и творцам икон такой взгляд на образ и такое отношение к нему, которые исходят из представлений о свойствах дара Духа Святого, присутствующего в иконе - дара Любви. Представления же эти, по слову Апостола, таковы: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится (1 Кор. 13:4-8).
Часто мы слышим, что новая икона "должна быть современной". Неявно допускается при этом, что икона может содержать или отражать "дух времени". Но нам на все времена заповедано апостолом Павлом: Не сообразуйтесь с веком сим (Рим 12:2). Мы забываем, что икона, в том числе иконы святых нового и новейшего времени, как и Православие вообще, укоренена в Священной Истории, которая содержит Воплощение, крестный путь Богочеловека, Его крестную смерть, Воскресение, Вознесение, Сошествие Святого Духа, а завершится - Вторым Пришествием, Парусией. Только Священная История будет явлена в житиях и образах святых будущих времен, сколько бы ни даровал Господь времени этому миру. Из исторического жизнеописания и портрета агиографу и изографу следует выявлять то, что принадлежит "жизни будущего века" - иконность. Историческое, временное в иконе подчинено вечному.
От иконы как от богословия в красках требуется отражение вовсе не духа времени. В каждый момент времени раскрытие одних и тех же истин христианства происходит в Церкви на языке соответствующей эпохи и того или иного народа. Необходимо лишь органичное усвоение понятий этого церковного языка и художником, и нами. Оно приходит, когда художник живет жизнью Церкви, подлинно постигает канон, освобождает свои средства выражения от псевдо-символических условностей, становится самим собой, говорит познанную им правду о вечных истинах. Только тогда икона начинает принадлежать истории.
А верное восприятие иконы зависит от того, насколько воцерковлена наша жизнь. Если наша вера включает доверие к Преданию и потребность жить его сокровищами - икона любого века становится не современной, но своевременной. Правда и красота Божий не стареют. Они всегда близки нам, хоть их и не назовешь современными.
Феофан Грек, преподобный Андрей с братией ближе нам, чем Симон Ушаков, оттого что их богомыслие ближе Истине, к Которой в меру наших малых сил стремимся и мы. Несмотря на большую их удаленность во времени, они в большей степени наши современники, если и мы идем по их пути постижения образа.
Преподобный Андрей стал самим собой, восприняв достижения Византии и воцерковленную ею великую культуру Греции, прикоснувшись к тому, что вне времени, сумев показать образы вечной Истины. Благодаря этому он продолжает говорить и с нами, спустя шесть веков, будет говорить и с нашими потомками.
Культурное наследие Церкви необъятно. Обычаи, традиции, с которых мы начинаем его освоение, часто воспринимаются нами как полнота Предания. А все, что удалено от знакомых обычаев, воспринимается тогда как чужое, а иногда кажется вредным. Но самодостаточность наших обычаев мнима.
Закрывая для себя какую-либо часть Предания, обрывая органичную связь одной его части со всеми другими или принимая часть за целое, мы делаем свое творчество ущербным, из него начинает уходить канон как таковой, уступая место понравившейся нам частной традиции. Влюбляясь в нее, мы невольно начинаем превозносить ее над остальными традициями, забывая, что и они суть неотъемлемые части единого Предания. Если идти таким путем до конца, он неминуемо приведет к сектантству. Вспомним, например, уединенность старообрядчества. Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или также голова ногам: вы мне не нужны (1 Кор. 12:21). Сказанное приложимо как ко всей духовной жизни в целом, так и к сфере церковно - художественного творчества.
Для нас сегодня необходимо помнить и следующее. На исторических путях Русской Православной Церкви в XX веке произошел обрыв очень многих существенных ее традиций. В каком-то смысле она перестала быть их наследницей. Да, Церковь наша стала Церковью-мученицей и Церковью мучеников. Но, утратив многое, Церковь Промыслом Божиим многое и обрела. Истощение физическое и культурное преобразилось и спасительное духовное истощение, благодаря которому, утратив величие Церкви господствующей. Церковь Русская может обрести венец Церкви Первохристианской. Для этого очень и очень многое надлежит ныне не только строить, но и осознавать поистине заново.
Уникальность нынешнего момента в том, что, не отвергая" своих традиций, мы можем заново разглядеть их все, ставя перед собой вопрос: что из них действительно спасительно для нас, что принадлежит общецерковному канону? Свободное, бесстрастное обращение ко всей полноте церковных традиций позволит избежать отрицательной стороны традиционализма рабства традициям.
Но кроме вглядывания в себя, нам предстоит вновь ощутить вселенский характер Православия: ведь на протяжении двух тысячелетий непрестанного духовного делания оно воцерковило множество культур и народов - от Южного Судана до Лапландии, от Австралии и Японии до Северной Америки. Вместе с греко-русской культурной традицией в Православии живут и югославянская, и арабская, и румынская, и грузинская традиции, и лишь в их полноте можем мы выявить взыскуемый нами канон. Никакая отдельная национальная традиция не может заменить его собою.
Современная икона (как и всякая вообще), написанная лишь для "знатоков", или наоборот, только для "простого народа", для "своих прихожан", не достигает назначения, не служит полноте Церкви, а может усугубить разделения в ней. Эта опасность возникает при не церковном, то есть не соборном отношении к иконописанию и иконопочитанию. Критерием значимости иконы для Церкви, простираемой "...от концов даже до концов Вселенной"[9], может быть обращенность иконы ко всё новым и новым народам и поколениям.
Кроме того, что икона обращена, прежде всего, к Церкви, к ее литургической, молитвенной жизни, она, будучи одновременно тайной и христианским Откровением, несет свое служение и для мира. В наши дни говорят о необходимости для Православной Церкви ее евангельского благовестия всему миру. Говорят и о забвении ныне Церковью этой ее задачи. В этом, может быть, как ни в чем другом, сильны упреки и даже обвинения в адрес Православия, в сравнении с Западной Церковью. И если мир говорит нам об этом - значит, он ждет Благовестия от нас.
К сожалению, при этом забывают или не видят существенную сторону православного исповедания: оно проявляется не только в слове, но и в образе. Западу эта роль образа знакома меньше. Для Восточной же Церкви очень характерна поддержка слова образом, их постоянное взаимодействие: Православие не доказуется, а показуется.
Есть времена в истории Церкви, к которым можно отнести и наше время, когда при очевидном оскудении духа благовестия, выражаемого словом, икона восполняет то, что кажется ослабевшим или вовсе утраченным. Своим явлением миру икона сама есть свидетельство, сама есть православная миссия. А потому везде, где нет сознательного попрания святыни, где люди поклоняются Единому Истинному Богу или хотя бы только стремятся к истинному поклонению Ему, ищут Его, там везде следует приветствовать появление православных икон как свидетелей Истины.
Так нынешняя Россия, теряя свои сокровища при безжалостном вывозе десятков миллионов икон за рубеж (из-за не востребованности нашим народом своих святынь!), служит Промыслом Божиим, пекущимся о всем мире, его просвещению светом этих икон.
Цель и содержание аскезы при создании икон, как и при любом христианском делании, - богопознание и восстановление в самом себе поврежденного образа Божия. Тогда, ровно настолько, насколько иконописец опытно познал Бога, духовно напитавшись образами жизни и творений святых, он может и явить нам Того, Кого знает, и тех, кого знает. Развивающиеся при этом и талант, и совесть художника не дадут ему солгать.
Аскеза иконописца, его ума, чувств, тела - всего человека, - это богословие, всестороннее опытное освоение святоотеческих традиций духовной жизни и параллельно - такое же всестороннее освоение традиций иконописания. Это - освобождение от прелести, стремление отложить похоть плоти, похоти очей и гордость житейскую (см. 1 Ин 2:16) и опытно познать Красоту. Само иконописание как нечто гораздо большее, чем профессия, как образ жизни, - будучи большей частью монашеским послушанием, в наиболее плодотворные для богомыслия времена воспринималось как один из видов спасительного для человека внутреннего делания. Такое иконописание было немыслимо без молитвенного созерцания лучших образцов икон, то есть общения с ними, практической учебы у них. Вспомним, какой аскезе предавались преподобный Андрей и Даниил Черный: "<...> и на самый праздник светлого Воскресения на седалищах седяща, и пред собою имуща всечестныя и божественныя иконы, и на тех неуклонно зряща божественныя радости и светлости исполняхуся..."[10]. И тогда, благодаря общению с "всечестными и божественными иконами", благодаря восприятию от них Божией правды и Божией красоты, при созерцании святых образов в исихастской традиции и при практическом усвоении навыков иконописания возникала "обратная связь" - иконописцы делались через иконы причастниками правды и красоты Божией, получали особые благодатные дары от Господа: "Божественныя радости и светлости исполняхуся", - научались нести в мир то, что воспринимали сами. Так икона становится и свидетельством аскезы, и видом аскезы, и аскетическим опытом[11]. В произведениях иконописца, идущего путем, при котором само иконописание является аскезой, проявляется их принадлежность Преданию, несмотря на немощи автора.
Если творчество оторвано от аскезы - произведение свидетельствует только о духовном состоянии своего автора. В таком случае его создание не может возводить к Первообразу, не будет в нем правды, возводящей нас к Истине.
Серьезная опасность, в которой коренятся и другие, - это уклонение от истинно аскетического пути иконописания. Оно началось уже в Византии. Со второй половины XV века мы видим снижение значения образа и у нас на Руси. Он постепенно перестает быть формой аскезы, богословием, средством обожения человека и мира. Удивительно быстро, по наблюдению многих исследователей, истощались величайшие достижения исихастского богомыслия Феофана Грека и преподобного Андрея Рублева. Творчество Дионисия явилось, по словам протоиерея Александра Салтыкова, "великолепным закатом исихазма в иконе". С середины XVI века эти печальные последствия проступают все сильнее. Икона отходит от образа Правды и тяготеет к иллюстративности, а иконопочитание превращается в поклонение изображению.
В этом обвиняли Церковь иконоборцы VII-VIII вв., обвиняют нас в этом и сегодня. Поблагодарим обвинителей. Всмотримся внимательнее в стоящие перед нами опасности. Среди них - забвение или недостаточное осознание, кого и как изображает икона, то есть забвение связи иконологии и антропологии; забвение традиций аскетики при иконописании; опасность создания антииконы, скрытого богоборчества.
Сегодня часто забывают, что икона - это не изображение человека, а явление образа Божия в человеке. В светских портретах даже святых людей и в религиозной живописи не выражается, не выявляется догмат Боговоплощения. Такие изображения являют нам не столько Божественное в человеке, сколько эмпирические, земные, чувственные его стороны, - иногда с чрезвычайно глубоким психологизмом, что создает иллюзию полноты образа. Это и есть опасность создания антииконы. когда в изображение входит душевность, радеющая не о том, что Божие, по что человеческое (Мк. 8:33); душевность, безразличная ко греху. Это скрытое, иногда невольное, но богоборчество. Ведь то, что в гуманистическом сознании представляется полнотой человеческой личности, в христианском понимании является "полнотой" падшего состояния природы человека. По сути, портретная или историческая живопись, если она пытается заменить собой икону, является забвением, изменой святоотеческой православной антропологии, в которой нет места греху как объективному свойству человеческом природы; грех в Православии - помрачение образа Божия и человеке, что не может быть предметом изображения в иконе.
Этот перешедший в православные страны соблазн, которому подпала в эпоху Ренессанса Западная Церковь, ныне во многом преодолевается, хотя и находит все еще своих сторонников. Здесь следует отметить, что в последние годы в Западной Церкви постепенно растет уже не просто интерес к истинной иконе, а все более осознанное ее восприятие, в том числе как важного элемента литургической жизни. Но у нас, в наши дни, как бы "в борьбе" с западными чувственными изображениями появились изображения совершенно бесчувственные, почти схематичные.
Наконец, следует сказать о наиболее существенной опасности. Полнота, животворная энергия образа в практике иконописания XX века часто умаляются до мертвенных схем и знаков, теряя истинную символичность, а главное - реализм.
Велико влияние зрительных образов на человека. Поэтому нельзя забывать опасность того, что жизненная сила христианства может уступить место ненужному, мертвому знаку. Живой символ становится при этом закрытым и чуждым для мира.
В церковной среде представляется опасным усиление нехристианского отношения к образу, когда учат не мыслить образами Откровения, а лишь изображать наборы условностей и поклоняться символам, знакам и иллюстрациям.
Потребность церковного народа в иконах технически может быть удовлетворена полиграфическим воспроизведением лучших православных образов. Только что открытые храмы заполняются репродукциями. Как временный этап это приемлемо. Можно даже утверждать, что на человека лучше воздействует хорошая репродукция с классической иконы, чем плохое современное изображение. Но в состоянии ли даже качественные репродукции лучших из древних икон навсегда заменить иконы рукотворные? Верно, ли это и полезно ли?
Само по себе тиражирование, репродуцирование не грех, оно и существовало издревле в виде отливок икон, нательных и наперсных крестов и т. п. Но в Церкви всегда жизненно необходим сам акт творчества.
Каждый христианин, получивший Дар Духа Святого во святом Крещении, призван являть в себе образ Божий - быть чадом, другом Божиим, сотрудником, со-творцом Ему. Церковь живет во времени, и каждой эпохе единый и неизменный Бог является по-своему: Се, творю все новое (Откр. 21:5). Оттого и в иконе всегда находились и находятся новые, соответствующие времени формы отображения Откровения Божия. Оттого мы безошибочно отличаем иконы до монгольской Руси от икон эпохи преподобного Сергия, а их - от икон эпохи Дионисия. Это же верно и в отношении разных стран, разных народов, разных Церквей. В единой Церкви Христовой каждый народ, каждая поместная Церковь, обладающая полнотой благодати, по-своему отвечает на Откровение Божие.
Иконописное творчество, богословие в красках не должно замирать ни в одной стране, ни в одну эпоху. Творчество - изначальный и вечный признак жизни Церкви, - в иконописании проявляется непосредственно. Икона - откровение красоты Божией - сильнейшим образом воздействует на все существо человека, изменяя его, делая причастником этой красоты. Как никогда, всем нам необходимо свидетельство того, чем обладает Церковь, имеющая неисчерпаемый источник творчества в Боге, Который есть Любовь и Красота.
[1] При таком взгляде становится понятно, что икона не требует никакого дополнительного освящения, что и подтверждается исторической практикой. В древности епископ лишь подписывал икону, указывая на ней имя святого, удостоверяя тем самым ее истинность, а значит, и святость.
[2] Иллюстрации библейских повествований: семи дней творения, притч. Псалтири были известны и в ветхозаветные времена. Но немыслимо было почитание этих изображений как иконных. Они, как и всякая иллюстрация, оставались тогда средством для более яркого восприятия текста.
[3] Иллюстрации библейских повествований: семи дней творения, притч. Псалтири были известны и в ветхозаветные времена. Но немыслимо было почитание этих изображений как иконных. Они, как и всякая иллюстрация, оставались тогда средством для более яркого восприятия текста.
[4] Языкова И. К. Богословие иконы. М., 1996. 
[5] Протопресвитер Александр Шмеман. Евхаристия Таинство Царства.
[6] Святитель Григории Палама. В защиту свяшениобезмолвствуюших.
[7] Плоды жизни преподобного Сергия - сонм его учеников, иконы преподобного Андрея, множество храмов, украсивших Русскую землю... Они и стали образами, выявляющими канон.
[8] Лидия Александровна Успенская. Из письма иерею Николаю Чернышеву.
[9] Анафора Литургии святителя Василия Великого.
[10] Преподобный Иосиф Волоцкий. Отвешание любозазорным, стлб. 557. Цт по: Канонизация святых: Поместный Собор Русской Православной Церкви, по священный юбилею 1000-летия Крещения Руси. М., 1988. - С. 57.
[11] Это положение можно подтвердить и рассматривая истинно церковное, то есть одноголосое пение. В. И. Мартынов в своей работе "История богослужебного пения" пишет: "Пение есть аскетическая дисциплина". Мы приходим к тождественному выводу: при иконописании, как и при истинном церковном Пении непосредственно происходит то, wo и при других видах аскетического делания (в отличие от "занятий искусством") - это восхождение к созерцанию Божественного порядка. Божественной гармонии, являющейся сутью исихазма.
ндекс:
