ПАРАКАНОНИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ В ПРАВОСЛАВНОЙ ИКОНОПИСИ. (К постановке вопроса). Виктор Кутковой.

Как учат святые отцы, в Церкви нет и не может быть лишнего. Так и в иконе. Она сама следствие Боговоплощения, в ней все возвещено Небом и осмыслено соборным сознанием.

Но во времена духовного упадка это софийное достояние стиралось инерцией мышления, забивалось "влияниями" извне. И, в конце концов, нередко забывалось, и забывалось надолго.

Параканонические положения значит околоканонические.

Существует ли история их вопроса?

Исследований, к сожалению, никаких нет: возможно, по единственной причине - они лучше видны самим изографам.

Здесь, вероятно, тот случай, о котором писал о. Павел Флоренский: наличие разума непосредственно в работающей руке.

Но что такое эти "околоканонические положения", и в чем они отличаются от канона?

В одну и ту же историческую эпоху можно видеть икону с опушью и без нее. С опушью только на верхней и нижней сторонах. И с опушью на всех сторонах по периметру. Нимбы встречаются с самыми разными обводками. По-разному понимался иконописцами и ковчег: некоторые писали средник житийных икон в ковчеге, другие - там ковчега не делали, третьи - вообще обходились без каких бы то ни было углублений в иконной доске (особенно в новое время). Византийские живописцы, например, "пяточек" на горках не изображали, а в русских иконах горки без "пяточек" - большая редкость.

Естественно возникает вопрос: почему в одинаковых условиях один иконописец поступает так, а другой - иначе? Если обратиться к работам о каноне А. Ф. Лосева^[1] и особенно Л. А. Успенского^[2], то становится совершенно очевидным, что приведенные примеры не имеют ничего общего с каноном. Канон - критерий литургичности образа; он "есть известный принцип, позволяющий судить, является ли данный образ иконой или нет. Он устанавливает соответствие иконы Священному Писанию и определяет, в чем заключается это соответствие"^[3].

Перечисленные нами примеры стоят особняком от канона. Если в качестве возможного допустить, что они относятся именно к канону, то тогда надо считать довольно большую часть древнерусской живописи не каноничной или, по крайней мере, признать ее существование на правах частного мнения иконописцев.

До сих пор, слава Богу, этого не сделали.

И не сделали совершенно правильно.

А что делать с живописью византийской? "Пяточек" там ведь нет. Она вся не канонична? Или не канонична - русская?

Нам могут возразить: "Вопрос о параканонических положениях надуман: иконописец просто придерживается принципа "целесообразности и единства" - верности Церковному преданию и канонам в своей духовной основе при относительно допустимой свободе в интерпретации второстепенных деталей".

В таком случае вполне закономерен вопрос оппоненту: "А что вы считаете "второстепенными деталями"? Нимб? Но он, наравне с мандорлой, является главным формоэлементом в иконе; с них, то есть с нимба и мандорлы, начинается построение композиции.^[4] Ковчег? Слишком крупная деталь, чтобы быть второстепенной, и слишком "объективная". При посредстве ковчега и начинается беседа иконы с молящимся человеком. Можно согласится со "второстепенностью" опуши и "пяточек", но их отсутствие в иконе никак не свидетельствует в пользу "интерпретации": нельзя интерпретировать то, чего нет.

Может, наверное, исследователь вместе с иконописцем считать все перечисленное "второстепенными деталями", но такой путь ведет к тому, что и икону ждет участь "второстепенного предмета".

Надо сказать, в церковной среде канон понимается двояко. Краткий словарь литургических терминов в православном церковном календаре за 1971 год (с. 77) дает следующее определение: "Канон, κανον, букв: "правило" - особая форма богослужебных песнопений. <...> В церковной терминологии слово "канон" употребляется также для обозначения состава Свящ. Писания Ветхого и Нового Завета и церковных законов (так называемые "правила")".

Как видим, словарь заметно дифференцирует церковные законы и правила. То, что принято называть правилами, и есть законы.

Но что же такое закон и что же такое правило?

У Церкви, конечно, на них свой взгляд - и, тем не менее, надо начинать со слова. Русское "закон" происходит от древнеболгарского "кон" - начало. ЗА-КОН: впереди "начала" приставка "за", которая наряду со своими аналогами из многих иностранных языков, означает: "по ту сторону".

Что может быть по ту сторону начала, т. е. предсуществовать началу? В онтологическом смысле - только Бог.

Вспомним скрижали Завета. На них Самим Господом были начертаны 10 заповедей Закона Божия. Скрижали не только выражение воли Всевышнего, но и начало подЗАКОННОЙ жизни народа.

Поэтому слова Бог и закон логически, исторически, юридически, этимологически и религиозно неразрывны. И только секулярное сознание стоит за расхожей поговоркой "закон, что дышло...". Вот потому в России так и вышло...

В античные времена варварами считались народы, не имеющие законов, то есть этносы - даже без начал культуры (разумеется, в понимании сначала греков, потом римлян). По известному афоризму Цицерона, "законам мы подчиняемся для того, чтобы быть свободными". Отсюда можно предположить, что ни о каком ограничении здесь нет речи.

Но понимать свободу как вседозволенность может только либерал кон. XX - нач. XXI вв. Для православного христианина же подлинная свобода - в Святом Духе: "Где Дух - там свобода", - наставлял Апостол. Это, прежде всего, свобода от греха.

Заметим: для христианина и время ветхозаветного закона прошло: "<...> закон был полезен и необходим, но теперь время его прошло, и он остается без действия"^[5]

Да, мы только что говорили о скрижалях Моисея как о начале подзаконной жизни, "жизни сознательно ограничивающей себя волей Бога?" Стали ненужными ограничения? Чем христиане тогда лучше варваров или современных либералов? Понимать свободу в качестве "вынужденной необходимости" теперь не дозволяется, но святитель ведь говорил о другом. Он не обвинял закон, нет, он показывал "преизобильное богатство благодати Христовой": "<...> прибегающие (к Спасителю) пользуются даром и спасаются благодатью, а те, которые хотят оправдаться законом, лишаются и благодати" (там же, с. 28). Ведь и апостол Павел свидетельствовал, что "человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть" (Гал. 2: 16). Св. Иоанн Златоуст однозначно утверждает: "Закон не противоречит Христу, да как это может быть, когда закон дан Им и к Нему руководит нас? Но говорить обо всем этом мы вынуждаемся неуместною ревностью тех, которые пользуются законом не так, как должно"^[6].

Климент Александрийский видел отличие человека от животного в том, что человек руководствуется по жизни разумом на путях закона; следование закону и есть добродетель.

Оно и понятно. Христос не отменял закона. Но выше ставил любовь, так как в ней - единство Бога и человека, закон же - только союз.

"Любовь есть исполнение закона",- говорит ап. Павел (Рим. 13: 10).

Святитель Филарет (Дроздов) Закон Божий подразделяет на внутренний и внешний. Закон Божий внутренний - это свидетельство совести, закон Божий внешний - заповеди Бога.

Вернемся к словам. Русское - "правило" происходит от "правый, настоящий" и связано с греч. ορθος, ορθοδοξος.

Отсюда - ορθοδοξια - православие. Повторяем, правило в Церкви понимается иначе, чем в миру. Там оно, скорее, заученная сумма неких операций, действий, привычек и т. д. (правила поведения, например). В Церкви правило хоть и различимо с законом, но, как нигде, с ним и сближено. Так, скажем, каноны (арамейское "кане" - правило) практические, распространяющиеся на область церковной организации и дисциплины, можно отнести к правилам. Поэтому они с течением времени изменялись.

Но не все. Некоторые остаются в силе до сих пор, хотя строго не соблюдаются: например, правило о рукоположении в священники кандидата не моложе 30 лет.

Каноны же догматические относятся, несомненно, к законам. Вероучительный смысл их остается без изменений на протяжении тысячелетий: "аще ангел благовестит вам паче, еже приясте, анафема да будет" (Гал. 1: 8). Хотя сегодня некоторые православные авторы считают, что догматические каноны по мере развития церковной традиции могут приобретать новые формы. Подчеркнем: формы, а не содержание.

И все-таки существуют в Церкви так называемые "неписаные обычаи", имеющие силу закона. О них говорит св. Василий Великий в послании к Диодору, обосновывая их правовой статус тем, "что постановления преданы нам от святых мужей (свят. Василия Великого прав. 87-е)"^[7].

Эти "неписаные обычаи" есть именно параканонические положения, но прилегающие не к иконописному канону, а к церковным "правилам", с более жесткими требованиями их исполнения.

Часто неписаные правила в реальной жизни становятся более живучими и действенными, чем правила писаные.

В 27-ой главе о Святом Духе к блаж. Амфилохию св. Василий Великий пишет: " <...> аще приемлем отвергати неписаные обычаи, аки не великую имеющие силу: то неприметно повредим Евангелию в главных предметах, или паче проповедь в единое имя без всякие вещи. Например, знаменитися образом креста, кто учил сему писанием? Или к востоку обращатися в молитве"?^[8]

Спрашивается, какие же из канонов формулируют наиболее важные моменты христианской жизни, а какие - нет?

Сложный вопрос, надо признать. Из-за трудности выделить каноны по степени важности и "случаются разногласия об их применении. Члены Церкви не должны поддаваться искушению и слепо настаивать на выполнение всех канонов как одинаково ценных или, наоборот, отвергать их все как неважные. Во-первых, каноны принадлежат Церкви и потому их нельзя понимать как юридические законы; во-вторых, они, конечно, не охватывают абсолютно все стороны жизни и веры; и в-третьих, они появлялись обычно в ответ на определенные догматические или нравственные вопросы церковной жизни и поэтому на них лежит отпечаток конкретных исторических условий".^[9] В той плоскости, в которой мы рассматриваем, - каноны маловероятны вне Церкви, ибо, оторвавшись от нее, становятся бессмысленны и соблазнительны для раздоров, и только будучи в единстве с ней, оказываются функционально необходимыми, а на пути к истине способными быть даже источником в ее познании.

Под напором враждебных Православию ветров, говорить сегодня о канонах совершенно необходимо: если мы не восстановим подобающего отношения к канонам там, где они все-таки ДОЛЖНЫ выполняться (например, в области церковного искусства), то такое небрежение непременно обернется для нас (уже оборачивается!) новыми нестроениями в литургике.

Для Церкви ведь канон есть установление.

И даже гимн.

В обиходе встречается еще слово "канун". КАНУН (русская форма на -О- является литературной по происхождению, на -У- народной) - ничто иное, как молебен перед вечерней службой. Отсюда появилось всем нам знакомое "накануне".

- Для сербской и русской Церквей, кстати, слово "канон", понимаемое в качестве церковного правила установилось лишь к XIV веку. Раньше оно воспринималось песнью во славу того или иного святого.

Отсюда - так называемый "канонарх", то есть человек, читающий канон в храме.

Понимается ли правило еще как-нибудь? Вообще, что это за категория?

Правило - для секулярного общества - некая равномерность, однообразность бытия, события или действия, сформулированная в определенных понятиях, но еще не познанная как ЗАКОНОмерная необходимость. В субъективном смысле - правило - часто точное предписание (например, предписание какого-либо административного органа: "Правила пожарной безопасности"). Законы фундаментальней правил: в цивилизованной среде первые подвержены изменениям значительно реже, в природе - они практически неизменны, ибо изменить их под силу лишь Богу. А правила зависимы от многих факторов, начиная со времени начала их действия (сезонные правила охоты, поведения на воде и т. д.) - и до революционного переосмысления их сути. В самой же природе правила отсутствуют вообще. Таким образом, можно говорить об иерархичном безусловном превосходстве законов над правилами.

В Церкви, надо сказать, правила познаны как закономерная необходимость; отсюда неограниченный срок их действия; потому "неписаные обычаи" практически пользуются статусом законов, хотя таковыми не являются. Что их и отличает от светских правил.

Тем не менее, Церковь оказала влияние на общество и в данном аспекте: существует извечное правило и в миру - для тех народов, по крайней мере, которые считают себя культурными. Это так называемое "Золотое правило": "Что ненавистно тебе самому, того не делай никому" (Товит. 4: 15). Ап. Матфей записал его со слов самого Спасителя: "как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними" (Мф. 7: 14).

Настоящее правило Господь возводит непосредственно в закон: "в этом закон и пророки". Оно потому золотое и вечное, что стало вселенским законом.

И как в "Золотом правиле" сошлись вместе и составили одно целое правило и закон, так они соединяются вместе и в каноне - две стороны одного явления, но обе отличны от привычного смысла: "начало" + "правый, настоящий" = канон. И если идти глубже, обнаруживается целая цепь тождеств:

"начало" + "правый" = канон;

"дух" + "материя" = человек;

"реальность духовная" + "реальность историческая" = икона.

"Канон", "человек" и "икона" тоже связаны между собой воедино: икона существует для человека;

без человека нет иконы;

без иконы нет византийского канона, ставшего по сути общеправославным;

человек и есть живая икона.

Вернемся к нашему вопросу.

Какое же место в общем ряду церковных правил занимают параканонические положения?

Наиболее логично, пожалуй, их отнести к тем правилам, которые называются практическими канонами.

Было сказано, конечно, что параканонические положения - не канон, но не иконописный канон, то есть не закон. Здесь они действительно стоят рядом с каноном, но, судя по тому, что одни живописцы им следовали, а другие нет, можно утверждать: эти положения расходятся с понятием "закон".

Надо сказать, в мирском понимании происходит много путаницы из-за отсутствия логической четкости между правилами и канонами: одни правила считаются канонами и должны исполняться как закон, некоторые каноны - суть правила, с менее жесткими требованиями их исполнения.

Поэтому, для отличия тех и других мы предлагаем ввести термин "параканонические положения". Он особенно необходим при анализе церковного искусства.

Именно параканонические положения позволяют ответить на вопрос, почему одни живописцы делали опушь, ковчег, писали "пяточки" и т. д., а другие - все это опускали в своей работе. Именно положения удерживают большое количество памятников в рамках канона.

Правомерен вопрос: если византийцы "пяточек" не изображали, стало быть, у них не существовали вообще данные положения? Или их просто не знали в Византии?

Ответ один: и положения существовали (как понятие). И о них знали... Но они отличались - от древнерусских. Многое было, безусловно, и общим, а что-то и различалось. Нимбы, например, часто мы видим одинаковыми, горки - нет.

Второй вопрос: возможно, здесь проявляет себя неспециальная (народная) подсистема искусства? Все-таки горки - "пейзаж", а пейзаж в каждой стране своеобразен. Хоть и опосредованно, однако, можно предполагать, он оказывает влияние на иконописца.

Мы должны понять несколько простых истин. Прежде всего, горки - не "пейзаж", а символ. Да и Русь - преимущественно равнинная страна. Те возвышенности, которые в нее входят, - далеко не горы. Стало быть, если и допустить, что пейзаж, пусть опосредованно, но влияет на представление иконописца, то тогда в русской иконе надо искать холмы...

Их нет.

Отсюда следует: национальный фактор в параканонических положениях не стоит на первом месте. В них сходства значительно больше, чем различий; главным - является православное содержание.

Третий вопрос: поскольку иконописец мог знать, но не следовать им, то что, собственно, заставляло его придерживаться названных положений? Мог ли он о них не знать вообще ничего?

Знание положений и их применение зависело от уровня духовной жизни в тот или иной исторический период. Не составляет большого труда указать на эпохи, когда с легкостью отвергался непосредственно иконописный канон. По горькому признанию знаменитого иконописца архимандрита Зинона (Теодора), сегодня из Богослужения выпала... икона.^[10]

Но мы говорили о "золотом веке" иконописи. И тогда, естественно, не каждый живописец придерживался положений. И тут нет ничего удивительного: многое в христианстве существует на уровне устной традиции. Что лишний раз доказывает теснейшую связь образа со словом. Иконописный канон сложился в основных чертах к VI веку, а окончательно - к IX-му. И до XVII столетия знание о нем передавалось устно, а также через живописную систему самих икон. Наиболее древняя литературная фиксация канона принадлежит перу иеромонаха и изографа Дионисия из Фурны.^[11]

И это понятно. Так как канон, по меткому определению Л. А. Успенского, есть не внешнее предписание или правило, а внутренняя норма. Записывать стали тогда, когда начали забывать.

Кстати, "Ерминия" Дионисия Фурнийского предназначалась для начинающих иконописцев в качестве наставления. "Ерминия" с греческого и переводится как "толкование". Следовательно, логичен четвертый вопрос: почему там не сказано о параканонических положениях?

Но ведь ничего не сказано о них и в иконописных подлинниках, появившихся на свет еще раньше "Ерминии" - в XVI веке. Изографы крайне неохотно делились "секретами" иконописи. Читая подлинники, часто нельзя верить им, особенно припискам с "указами", на что еще в XIX веке обратил внимание Д. А. Ровинский: "Пользоваться этими приписками надо с большой осторожностью; во многих составах, как кажется, с намерением, показаны не те части и не та пропорция".^[12] Это умышленное запутывание читателя Ровинский объясняет "боязнию иконников, чтобы ученики их не узнали главных секретов технического производства и не сделались сами мастерами"^[13].

Знание и овладение "секретами технического производства" может сделать ученика только искусным ремесленником. Настоящим же мастером иконописи он становился тогда, когда овладевал секретами не только технической лаборатории, но и "творческой". Параканонические положения и могли быть такими секретами, которые хранились с еще большей тщательностью, а потому хранились от своего рождения лишь в умах иконописцев и никогда не записывались.

Правомерно предположить и противоположное: они были настолько общеизвестны, что было бы нелепо их записывать. Однако это наименее вероятно: два иконописца все-таки поступали по-разному...

И здесь возникает сомнение: наличие умышленной дезинформации в иконописных подлинниках не привело к утрате технологии; в таком случае, и сокрытие параканонических положений не могло их уберечь, хотя бы от частичного "рассекречивания".

Сомнения излишни. Раз уж мы о положениях говорим, то они, стало быть, дают себя обнаружить. Давайте воспользуемся советом русского философа И. А. Ильина и преодолеем "соблазн рассудочного формализма". Новый Завет - не "книга законов", не кодекс правил на все случаи жизни. Постановлением VII Вселенского Собора икона в Церкви имеет тот же статус, что и Евангелие. Значит и икона не кодекс правил на все случаи жизни. Параканонические положения заключаются не в законническом толковании текста иконы, а в четкой трансляции верующему божественного содержания. Заметным должно быть содержание, но не трансляция. В эфире слышна музыка, но не видно радиоволн.

"Засекречивали" иконники не божественное содержание, разумеется, - скрывали способы организации трансляции. Чтобы выявились искусные...

Секулярный критик будет думать, что данные положения, если они и существовали, уверенно приводили к консерватизму иконописи, а значит к ее окостенению.

Ничего подобного. Напротив, они понимались как ее развитие, но развитие не в смысле изменения самой сути вероучения, а в смысле неодинакового отношения к ней человеческого сознания. Здесь мы и получаем ответы на вопрос "почему один иконописец поступал так, а другой иначе?"

Кризис иконописи обусловлен утратой духовной глубины иконы. Перестает понимать изограф то, что он делает, - выхолащивается его труд, мирское тут же заполняет образовавшуюся пустоту. В этом субъективный характер секуляризации и инославных "влияний". Мирское всегда агрессивней церковного. Перед натиском сорняков культурное растение практически беззащитно.

Бессмысленно возражать, что влияния, де, были культурными.

Отцу Александру Ельчанинову принадлежит одно точное наблюдение: "У нас чисто православное аскетическое чувство "трезвенности", в противовес "духовному пьянству" - сладости, "приятности" - в этом одно из наших отличий от католичества. Это различие особенно явно в церковном искусстве"^[14]. "Культурные влияния", о которых говорим мы, и есть духовное пьянство. В них ничего нет от культа. А культура, как система ценностей, возникает из культа. Что еще заметили русские религиозные философы "серебряного века" И. А. Ильин и о. Павел Флоренский. Католичество от Православия, помимо прочего, отличается отсутствием церковного искусства (во всяком случае, в XIII-XVII вв.). Вместо церковного, оно - религиозное, то есть обособленное от церкви, служащее ей "наемником". Наличие художников среди католических монахов ни о чем не говорит - они пользуются выразительными средствами светского искусства.

Трудно вести речь об аскетизме искусства ренессансного и уж тем более - барокко, совсем нельзя - рококо. По мере убывания аскетизма, культура по возрастающей удаляется от культа, корнями ее питающего. И значит от молитвы - значит от Бога. "А, оставшись без корней, культура вырождается в цивилизацию обмирщенных форм жизни, где окончательно оказываются утерянными и смысл, и высшие цели существования человеческой истории. Культура вроде бы еще и существует, но в основе ее творческой энергии - огонь, неправедно похищенный с неба Прометеем.

Медленное угасание такого горения предопределено"^[15].

Аскетическое чувство "трезвенности", о котором говорит о. Александр Ельчанинов, и выражается каноном, при условии, что последний надо понимать как "оселок" проверки на православность.

Подытоживая наш разговор важно отметить своеобразную аллитерацию: если канон (напомним напоследок) больше относится к закону, то параканонические положения - к правилам, тесно примыкающим к закону, к "внутренней норме". Они потому и малозаметны, что находятся ЗА каноном, то есть " по ту сторону" от него.

Положения мы называем параканоническими, лишь по причине, что они сопутствуют канону. Если живописец им не следует, действует канон, но мистическая сторона иконы становится обедненной. Невозможно привести пример, когда икона была бы не каноничной, но верной в аспекте околоканонических положений. Отсюда и возникала закономерность: чем крупней талантом оказывался мастер, чем явственней был духовидцем, тем чаще он заключал себя в рамки названных положений. Старец Варсонофий Оптинский говорил: "<...> у художника в душе всегда есть жилка аскетизма, и чем выше художник, тем ярче горит в нем огонек религиозного мистицизма"^[16]. Если пр. Варсонофий применяет эту формулу к светскому художнику, то насколько она уместней и справедливей по отношению к иконописцу! Такое самоограничение, с одной стороны, очищало для молящегося человека окно в горний мир, с другой - придавало устремлениям иконника богонаправленность, вселенский смысл и соответствовало принципам христианской этики, стяжанию первого из блаженств - нищеты духа.

Евангелие хоть и дает нам "закон совершенный, закон свободы" (Иак. 1: 25), но... "Входите тесными вратами" (Мф. 7: 13), - говорит Господь.

Примечания:

[1] Лосев А. Ф. Художественные каноны как проблемы стиля // Вопросы эстетики. 1964. № 6. С. 351- 399;
Лосев А. Ф. О понятии художественного канона // Проблема канона в древнем и средневековом искусстве Азии и Африки. М., 1973. С. 6-15.

[2] Успенский Л. А. Богословие иконы Православной Церкви. Париж: Изд. Западноевропейского экзархата Московской Патриархии, 1989. С. 426-429.

[3] Там же. С. 66.

[4] См. подробней: Гусев Н.В. Некоторые приемы построения композиции в древнерусской живописи XI- XVII вв. // Древнерусское искусство. Художественная культура Новгорода. М.,1968. С. 128. Данные приемы - в основном русского происхождения, у греков они были несколько иными. Что позволяет их отнести не к канону, а именно к параканоническим положениям.

[5] Св. Иоанн Златоуст. Против иудеев. М., 1998.С. 27

[6] Там же. С. 30.

[7] Алфавитная синтагма Матфея Властаря. М., 1996. С. 206.

[8] Там же. С. 206.

[9] Прот. Фома Хопко. Основы Православия. Минск: Полифакс, 1991. С. 21.

[10] Зинон, архимандрит. Беседы иконописца. Новгород: Русская провинция, 1993. С.48.

[11] В русском переводе трактат полностью звучит так: Ерминия, или постановление в живописном искусстве, написанное неизвестно кем вскоре после 1566 г. (первая иерусалимская рукопись) // Труды Киевской Духовной Академии, 1867. № 7; 1868. №2. № 6. № 12. Отрывки из этого перевода, сделанного еп. Порфирием, см.: Мастера искусства об искусстве. Т.1.- М., 1965. Раньше написание трактата относили ко времени иконоборчества, но в начале XX века учеными установлено, что Дионисию принадлежит только редакция, дата которой - ок. XVII-XVIII вв.. Живописная же практика, излагаемая в "Ерминии" восходит к XII-XIII вв.

[12] Ровинский Д. А. Обозрение иконописания в России до конца ХVII века. Изд-во Суворина, 1903. С. 58.

[13] Там же.

[14] Ельчанинов Александр, свящ. Записи. СПб., 1994. С. 43.

[15] Лев, Епископ Новгородский и Старорусский. Размышления о религии и культуре // Русская провинция, 1992. № 3. С. 61.

[16] Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. М.-Рига: Благовест, 1995. С. 64-65.