БЕСЕДЫ ИКОНОПИСЦА. архимандрит Зинон.

О ПОДРАЖАНИИ ХРИСТУ

Путь христианина - путь скорби, и только "сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью" (Пс. 125. 5). Может ли человек уподобиться Христу? Всякий, кто желает воплотить в своей жизни евангельский идеал и живет по этим законам, в меру своего призвания, должен стремиться стать похожим на Христа; неважно, является ли он великим церковным деятелем или простым христианином.

Если говорить о смысле монашества, то прежде всего, его цель, - в подражании Христу. Это программа жизни для всякого христианина и, тем паче, для монаха, ведь монах давал обеты, которые обязывают его в меру сил воплотить в своей жизни евангельские заповеди. Монастырь всегда рассматривался как лечебница, как больница, куда поступают для излечения. Один излечивается в пять лет, другой - в десять, а кто-то всю жизнь лежит в больнице и все больным остается. Каждый имеет свои немощи и в меру сил с ними борется. В монастырь можно идти лишь тогда, когда человек видит перед собой только один путь. Если стоит вопрос - идти в монастырь или не идти, - лучше не идти.

Стремление к монашеству было, есть и будет, я думаю, до скончания века, но формы осуществления монашеского призвания могут быть разными. Можно ли сравнить египетских аскетов IV века и, скажем, Иоанна Кронштадтского? Те жили в горах, в пещерах и не желали видеть ни одного человека, а Иоанн Кронштадтский жил в столице и постоянно был окружен толпой. Времена изменились, и служение монахов и священнослужителей также изменилось. Еще оптинские старцы открыли двери своих келий для мира...

На Афоне жил самый близкий к нашему времени святой - схимонах Силуан. Он скончался накануне второй мировой войны. Как он сам пишет, он всего две зимы ходил в школу и жил обыкновенной, далекой от благочестия, жизнью. А достиг меры древних подвижников, это признавали даже те, кто и не разделял его духовного опыта. Возрастание в духе, самосовершенствование не есть какая-то специализация человеческой деятельности, как у нас, к сожалению, принято думать. Оно возможно для всех без исключения. Мы знаем святых, которые прежде были людьми порочными. Преподобный Моисей Мурин, например, был разбойником, а потом достиг такого совершенства, что наставлял других в духовной жизни. Однако, перед каждым, кто хотел бы духовно возрастать, возникает вопрос о мере. У каждого эта мера своя, но восходить от силы в силу обязаны все, ибо остановка в духовной жизни - уже движение назад.

В Евангелии есть притча о талантах. Одному было дано пять талантов, другому - два, третьему - один: каждому по силе. Те, кто пустили эти таланты в оборот и получили прибыль, заслужили похвалу Давшего. А тот, который скрыл полученное, заслужил порицание. Так вот, каждый человек, какими бы малыми способностями он ни обладал, непременно должен умножить их, употребить для дела, чтобы, сколько для него возможно, приблизиться к идеалу совершенного человека, явленного Христом. Стремиться к этому должны все, и стремиться до полного самоотречения. Надо помнить, какую цель мы перед собой ставим. К сожалению, мы часто не пытаемся осмыслить, что с нами происходит, но от нас Бог ожидает творчества, а не бездумной деятельности.

Уподобиться Христу - должно быть целью каждого истинного христианина. Нет святых великих и малых - все они до конца отвергли себя и последовали за Христом. В этом значение подвига самоотречения: каждый в свою меру. Возрастанию духовному способствует постоянное сознание своего несовершенства. Так же, как и в творчестве: если художник возомнит, что он чего-то достиг, то, значит, как художник он уже кончился.

Вообще, жизнь каждого человека преисполнена всяческого отречения, хочет он этого или не хочет, но отречение добровольное выше ценится. Владимир Соловьев говорит, что сила духа, обнаруживаемая человеком, находится в прямой зависимости от усилий, которые человек затратил на борьбу со своими страстями: чем сильнее борьба, тем больше сила духа. Если человек после Крещения, которое не освобождает от возможности согрешить, при несомненном желании жить благочестиво, со всей ревностью и со всем жаром приступит к исполнению заповедей Евангелия, он тут же увидит свои немощи, свое бессилие. Только тогда он по-настоящему начинает надеяться на Христа, взывать к нему о помощи.

Без Христа, без Божией благодати человек ничего не может сделать со своим падшим естеством. Только к Богу должен обращаться тот, кто в чем-то имеет нужду. У человека, который надеется только на собственные силы, в душе не остается места Богу, а ведь сами по себе, как бы ни тщились, мы ничего доброго сделать не можем. Так мы копошимся, копошимся, пока не убедимся, что без Господа мы ничто. Вот тогда-то начинается настоящее покаяние, и настоящая молитва возносится к Богу.

В чистом виде у нас никакого добра быть не может, потому что мы насквозь поражены грехом, но здесь как раз требуется сотрудничество нашей доброй воли с благодатью. Бог человеку без его желания ничего не дает, никаких даров. Навязываться со Своей благодатью Он не может, но ждет от нас сердечного отклика. Ранее полученные навыки преодолеваются и изживаются тяжким трудом.

Покаяние, по-гречески "метаноия", в буквальном переводе означает "перемена, переоценка". Человек должен перемениться, вот тогда покаяние состоялось. А если он просто называет свои немощи и грехи, это еще не покаяние. Ведь если пьяница говорит, что он пьяница, и не бросает пить, это лишь констатация факта. Если человек не противится греху и не хочет усилием воли перемениться, значит, это не покаяние. Один человек сделал что-то неприглядное, - покаялся - и пошел дальше сознательно и произвольно делать то же самое, а другой изо всех сил противится, но не может удержаться, взять себя в руки. Действие одно и то же, а намерения разные.

Для Бога важно даже не то, чего человек достиг в борьбе с грехом, а с каким усилием он боролся, действительно ли он до конца пытался себя переменить. Он может и ничего не достичь, но если он всю жизнь боролся, он уже достоин похвалы. Духовная жизнь происходит на глубинах сердечных, недоступных внешнему взору, и только Богу она видна. Свою любовь к человеку Господь явил самым совершенным образом - Сам Себя предал на смерть ради спасения человека и ждет от него только ответной любви.

Суть греха Адама в том, что он перестал жаждать Бога, как источника жизни. В этом была его трагедия. После падения Адама грех поражает не только дух, душу и тело человека, но переходит на весь видимый мир, на все творение. Поэтому теперь дисгармония ощутима на каждом шагу. Следствие греха Адамова в том, что ум и сердце у нас в противоречии; или истинному желанию сердца ум не покоряется, или сердцем завладевает страсть и этим омрачает ум совершенно (например, в ярости человек не соображает, что делает, он может убить, а потом казнить себя за это). И духовная жизнь как раз и направлена на то, чтобы их "примирить" и целиком устремить к Богу.

Назначением Адама было восхождение, шаг за шагом, и в конечном итоге - обожение, то, что является целью христианства. Но так как Адам пал на самой ранней ступени своего духовного возраста, ясно, что восходить он был не способен. Восстановить его мог только Бог; из любви к человеку Сам Бог прошел тот путь, который должен был пройти Адам. Но для Адама это был путь восхождения, а для Бога - снисхождения, по-гречески, "кенозис" - самоумаление Бога. Здесь тайна христианства и тайна Креста. То, что для иудеев было соблазном, а для античного мира - безумием: проповедь о Кресте.

Одним из средств, помогающих христианину достичь главной цели его жизни - уподобления Христу - является аскеза, что значит, ограничение. Изложено это еще в ветхозаветных заповедях, и проповедано нам Самим Христом. Без аскезы вообще не может существовать христианство, без аскезы невозможна жизнь в Церкви. Если человек не будет себя ограничивать - он не христианин. Принципиально со временем ничего не меняется, хотя, формы аскезы несомненно уже изменились, в сравнении даже и с XIX веком, не говоря о XIV веке или IV. Монашество в таких формах, в каких оно существовало в IV веке, теперь уже невозможно. А если кто-то вздумает это культивировать, я уверен, что это принесет худые плоды. Уже епископ Игнатий Брянчанинов осуждал тех монахов, которые пытались делать каждый день по 300 поклонов, считая, что они совершают нечто великое. Ведь аскетические подвиги у аскетов древности были только средством, и не больше. А средство это было нужно, очевидно, потому, что они были физически очень здоровыми людьми, и им нужно было себя утомлять.

Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин, который жил в V веке, пишет, что для римлян, те посты, которые совершают египетские монахи, непосильны по причинам чисто климатическим. А что говорить тогда о русских, которые живут на севере. Ведь наш Типикон и все предписания относительно пищи появились в Палестине, где к началу Великого Поста уже весна, много всякой зелени и витаминов. На севере России в это время еще зима. Если кто-то вздумает в точности выполнить предписания относительно пищи в Четыре-десятницу, то он едва ли доживет до Пасхи, а если и доживет, то и в церковь идти не сможет. Ведь в течение первых двух дней Первой Седмицы не положено вовсе ни есть, ни пить, в среду - только после Литургии Преждеосвященных Даров разрешается теплая вода с медом и кусок хлеба с солью, в четверг опять ничего не едят и не пьют, в пятницу после отпуста Литургии разрешается варево без елея, и только в субботу пища с елеем и с вином, так же и в воскресенье. А во все прочие седмичные дни Четыредесят-ницы - сухоядение, а рыба - только в Благовещенье и в Вербное Воскресенье. На Страстной седмице такой же пост, как и на Первой седмице. Едва ли кто сможет физически выдержать такой режим, при этом еще работая и посещая все богослужения, например, в монастыре, где на первой седмице в сутки положено совершать около 300 поклонов (и земных, и поясных вместе).

Прежде люди были физически очень здоровы. В XIX веке не было еще редкостью, когда некоторые подвижники, даже среди мирян, не ели в течение всех сорока дней, вплоть до Пасхи. Сейчас это никому не по силам. (Если и существует теперь лечебное голодание, то это ничего общего с постом не имеет.) Все это относится к числу ограничений телесных; а вот соблюдение заповедей: не убий, не прелюбодействуй, не пожелай чего-нибудь, что есть у ближнего твоего - такая аскеза, конечно, никогда отменена быть не может, сколько бы столетий ни прошло, - потому что без борьбы с грехом не может быть христианства, и это очень важно, а второстепенные вещи, касающиеся чисто телесного воздержания, могут быть и ослаблены, - это уж каждый человек по своим силам рассуждает. И опять же, наш Типикон, при всей его строгости, делает оговорки: тем, кто немощен; тем, кто стар; тем, кто в пути - тем бывает послабление в посте.

Слово "пост" заимствовано из терминологии военных - "стоять на посту". Если вы спросите у человека, считающего себя верующим, но редко посещающего храм и не вникающего глубоко в вопросы веры, он скажет, что поститься - это не есть мяса и прочей скоромной пищи. А если спросите людей церковных, они скажут, что, кроме воздержания в пище, нужно наблюдать за своими мыслями, чувствами; то есть воздерживаться от всяких дурных помыслов, духовно поститься.

Пост - это стояние Церкви в ожидании Христа, а завершается это стояние встречей с Ним в Евхаристии. Жизнь всякого христианина в Церкви становится постом (в глубоком смысле этого слова) - приготовлением и ожиданием. (Тогда не страшен и Страшный Суд!) Пост всегда предшествует Евхаристии; так же и бдения, утренние службы являются приготовлением к Литургии. Пост - это прежде всего сосредоточенное ожидание.

О ЦЕРКВИ И ТАИНСТВАХ

Церковь Христова основана, как всем известно, на исповедании Петра, что краеугольный камень Церкви есть Христос, что главное - вера во Христа как Спасителя, Искупителя, как Бога, явившегося во плоти.

Догматы есть богооткровенные истины, без которых полноценная жизнь Церкви невозможна. Времена могут меняться, но догматы останутся неизменными - это основа, фундамент, на котором стоит здание Церкви. Это то же, что и исповедание Петрово, ведь все догматы как раз и возвещают тайну домостроительства спасения, тайну вочеловечения Христова. Их можно формулировать по-другому. Это скорее всего и случится, но это уже вопрос не принципиальный. Догматы останутся неизменными, а обряды - всегда менялись.

Русские старообрядцы совершенно искренне считали, что изменение обряда - это изменение веры. Привыкнув к своим формам богослужения, - а так как люди в прежние времена общались не так, как в XX веке, а чрезвычайно редко, то есть, просто плохо знали друг друга, - они всякие чужие обычаи считали иной верой, поэтому и католиков и даже греков называли иноверцами и еретиками.

В XVII веке в Москве считали, что и греки уже повредили православие, потому что различие в богослужебной практике было к тому времени очень значительным. Потому и патриарха Никона тоже обвинили в отступничестве. Церковь пребывает в мире, но не принадлежит ему. Социально-исторические катаклизмы Ей не страшны. Она неизменно жива. Вспомним одну из притч Евангелия: "Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло все" (Матф. 13. 33). Вот Церковь - это закваска в мире. Ко спасению призваны все люди, без исключения, но не все желают откликнуться на призыв.

Церковь никого насильно к себе не привлекает. Человек должен свободно прийти к Богу. В Церкви - полнота Красоты, Церковь обнимает все живое. Это если говорить о сущности Церкви, внутренней Ее жизни. Если же говорить о внешних проявлениях, - бесспорно, церковная жизнь зависит от внешних обстоятельств. Взять то же церковное искусство: до XVII века вы, кроме икон, никаких других видов высокого искусства не найдете, потому что тогда Церковь, являя собой полноту, удовлетворяла все духовные запросы человека. Церковь обладает большими творческими силами, которые по разным причинам сейчас еще не могут в полной мере проявиться, - но такое время наступит. А пока мы должны делать то, что от нас зависит, чтобы это время приблизилось.

Сегодня очень много проблем с приемом в Церковь новых членов. Разрешение многих из них требует большого труда, терпения и времени. Но есть вопросы простые, которые разрешить нетрудно, однако, то ли по небрежению, то ли по другим причинам, они остаются, и возникает неутешительная мысль, что если в легко исполнимом невозможно исправление, то в большом это еще менее возможно.

Я имею в виду форму совершения таинства Крещения. У нас почти повсеместно обливают вместо погружения. А ведь из-за этого сколько споров было с римо-католиками. В греческом и церковно-славянском языке само слово "крещение" означает "погружение". Наши предки говорили: "крестился корабль", то есть утонул, погрузился. В Евангелии Христос обличает фарисеев в том, что они наблюдают омовение чаш и котлов (см. Мк. 7. 4), не заботясь об очищении сердца. "Елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть его крести-хомся" ("все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились") (Рим 6. 3). Крещение - образ погребения, и, разумеется, погружение с головой более соответствует сущности этого величайшего Таинства. Св. Григорий Нисский говорил: "Купель крещальная для нас является и гробом, и матерью". Человек со Христом умирает и со Христом воскресает к новой жизни.

Но, чтобы человек понимал, к чему он приступает, он должен быть научен вере, то есть ко времени Крещения уже носить в душе образ Бога. Вспомним слова Евангелия. Христос, обращаясь к апостолам, сказал: "Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа" (Мф. 28. 19). То есть надо сначала научить, а потом уже крестить. Ни одно таинство Церкви без веры не действенно. Таинство не является магическим действием. Сегодня много взрослых желают принять Крещение. Совершенно необходимо, в связи с этим, обучение основам христианства. В древней Церкви над желающим вступить в нее читали молитву и причисляли его к чину оглашаемых, его имя вносилось в особый список, его вводили в Церковь как в собрание братьев, в этом участвовала вся община. Срок оглашения продолжался от года до трех лет, в зависимости от местной практики, и только потом оглашенных удостаивали Святого Крещения. Это было праздником всей местной Церкви.

В наше время крещаемому объясняют, что таинство Крещения очищает от первородного греха, что он получает благодать, без которой спасение невозможно, но во всем своем величии таинство воспринято быть не может, так как оно уже давно выделено из Литургии, в состав которой должно входить, как и таинства Священства и Бракосочетания, и превратилось в частную требу. Новопросвещенный, в лучшем случае, смутно сознает, что он причислен к народу Божию, становится членом Тела Христова, новым творением. Так как Крещение оторвано от Литургии, то в нем не участвует вся община, вся местная Церковь, и нет никакого введения в Церковь как в собрание братьев. Человек после Святого Крещения, большей частью, живет сам по себе, как придется и как получится.

Учитывая непостоянство и легкомыслие современного человека, испытывать искренность его намерений лучше временем. Он должен сам проверить твердость своего решения. Срок оглашения должен быть не уменьшен, а может, даже наоборот, увеличен. То, что мы наблюдаем сейчас в храмах - когда без всякого обучения крестят, а потом эти люди все равно в храмы не приходят, а если и приходят, то совершенно не с тем устроением и расположением, - нужно рассматривать как нашу общую беду.

Я понимаю, что вдруг все исправить нельзя, но установка на оздоровление непременно должна быть. Разом человеку "проглотить" все христианство целиком невозможно. На это годы нужны. Поэтому, прежде, чем крестить, нужно научить элементарным основам веры, а потом, когда человек поймет, что его решение переменить жизнь твердо, тогда он, живя в ограде Церкви, постоянно будет все больше узнавать о христианстве.

Тому, что сейчас идет массовое крещение младенцев, не стоит очень радоваться. В прежние времена, крестить детей неверующих родителей, да еще тайком от них (как это теперь иногда бывает), было недопустимо. Считалось, что когда ребенок вырастет, придет в сознательный возраст, тогда он сам изберет путь жизни и веру.

До IV века крестили только взрослых, а если крестили детей, то детей верующих родителей. Св. Григорий Богослов крестился лишь в 30 лет, несмотря на то, что его отец был епископом. И Василий Великий в таком же возрасте крестился. Во времена ранней Церкви часто бывало так, что, например, муж язычник, а жена христианка, и не было известно, кем станет младенец. Если, к примеру, отец-язычник был против воспитания ребенка в христианской вере, то младенца не крестили.

Очень обстоятельно о Крещении говорит прот. Александр Шмеман в своей книге "Водою и Духом - о Таинстве Крещения"; в частности, о том, что практика Крещения детей прочно укоренилась только в послеконстантиновскую эпоху, когда браки стали вполне церковными, и была уверенность, что освященные Святым Крещением младенцы будут воспитаны в вере и благочестии. Теперь же часто бывает, что сами восприемники не крещены, а родители и вовсе неверующие.

Позволю себе привести цитату из "Слова на Святое Крещение" святителя Григория Богослова: "...что скажете о тех, которые еще младенцы, не чувствуют ни вреда, ни благодати? Крестить ли нам их? - Непременно: если настоит опасность... О прочих же малолетних даю такое мнение: дождавшись до трехлетия, или несколько ранее, или несколько позже, когда дети могут слышать что-нибудь таинственное и отвечать, хотя не понимая совершенно, однако же напечатлевая в уме, должно освящать их души и тела великим таинством Крещения".

Сейчас распространено мнение, что младенцы, скончавшиеся некрещеными, обречены на мучения. В синаксарии субботы мясопустной, когда Церковь совершает поминовение всех от века усопших, есть место, где говорится о таких младенцах: они и блаженства не испытывают, но и в муку не идут, а соблюдаются Богом в особых местах. И святитель Григорий говорит о тех, которые "не столько по злонравию, а сколько по неведению не получили Святого Крещения": "последние не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны".

К сожалению, бытует неверный взгляд на таинства Церкви. Часто люди, которые еще не обучены вере, смотрят на Крещение как на действие магическое, которое может оградить от бед, болезней и прочего. Это оскорбительно для величайшего таинства Церкви. Я полагаю, что если какой-нибудь настоятель в своем приходе будет пытаться восстановить полноту таинства Крещения, и это дело будет носить частный характер, тогда оно обречено на неуспех. Вот, к примеру, приходит ко мне человек, желающий: принять Крещение. Я ему говорю: "Тебя крестить нельзя сразу, тебя прежде нужно научить вере. Ты ходи в храм, узнай начала веры, познакомься с богослужением, испытай твердость своего намерения: можешь ли ты переменить жизнь, стать совершенно другим человеком". Он вроде бы и соглашается, но потом с этим же вопросом сознательно или случайно обращается к другому священнику, а тот ему отвечает: "Что ты, тебе нужно немедленно креститься, не слушай его, это он что-то выдумывает". И такому указанию люди чаще всего склонны подчиниться. Так таинство Крещения перестает быть важным событием жизни, требующим самого серьезного приготовления. Только в случаях смертной опасности креститься можно сразу, но это случаи исключительные.